Накопление же знаков-символов неизбежно приводит к тому, что в каждом из них выделяются своего рода опорные компоненты – немногочисленные и легко запоминающиеся конструктивные элементы, которыми знаки отличаются друг от друга. По-видимому, всякая система произвольных знаков, достаточно развитая, чтобы приток новых иконических знаков был пренебрежимо мал по сравнению с количеством уже существующих знаков (которое к этому моменту само по себе достаточно велико), приходит к двойному членению того или иного вида (в зависимости от субстанции, в которой она реализуется) в результате внутренней структуризации (начинает воспроизводиться не весь сигнал целиком, а лишь его опорные компоненты – то, что позволяет не перепутать его с другими сигналами). «Яркий пример возникновения двойного членения при переходе от преимущественно иконической к преимущественно символической организации знаковой системы» являет «эволюция иероглифических систем письма, как китайской, так и переднеазиатской»1203: «Как известно каждому китаисту или японисту, любой иероглиф состоит из фиксированного числа черт, а множество самих этих черт содержит лишь чуть более десяти элементов»1204; из пяти базовых компонентов состоят знаки клинописи1205. Членимость значащих элементов на мелкие составные части, не имеющие собственного значения, усматривается и во многих коммуникативных системах животных (есть основания предполагать, что в развитых системах это свойство возникает с неизбежностью).
С момента разложения знаков на такие элементы возникает возможность выучивать их с первого предъявления
[88], как это делают дети. И это позволяет им усваивать «в среднем по десять новых слов в день с момента появления на свет, что соответствует одному новому слову за каждые 90 минут бодрствования»1206. Таким словом, которое сразу опознается как отличное от других, можно немедленно начинать оперировать – хранить в памяти, соотносить с действительностью, ассоциировать с другими словами.
Когда знаков становится много, между ними с необходимостью возникают разнообразные ассоциативные связи. Поскольку нейронные пути не изолированы друг от друга непроницаемыми перегородками, оказывается, что при активации комплекса нейронов, соответствующих некоторому одному знаку, активируются также нейроны, соответствующие некоторым другим, «соседствующим» с ним знакам, – подобно тому, пишет У. Кэлвин, «как толстые пальцы могут нажать две фортепианные клавиши одновременно или попасть на соседнюю клавишу»1208. Чем больше знаков используется, тем больше возникает ассоциаций. Кроме того, при активации комплекса нейронов, связанных с названием, например, предмета, активируются нейроны, связанные с восприятием его цвета, запаха, действий с ним (см. гл. 2), – а эти комплексы тоже могут быть связаны с соответствующими названиями. Возникновение ассоциаций чрезвычайно важно для функционирования языка, поскольку возможность связывать знаки со знаками в отсутствие обозначаемых предметов обеспечивает языку свойство перемещаемости (т. е. возможность говорить о вещах, удаленных в пространстве и/ или во времени).
Кроме того, накопление знаков с какого-то момента начинает давать возможность создавать новые знаки не на базе реальных ситуаций, а на базе уже известных знаков, несколько модифицируя их. Модификация может быть любой: можно добавлять к знаку дополнительный компонент (например, вокализацию или, скажем, мимическое движение к жесту), можно заменять один из компонентов другим (например, делать жест другой рукой или в другую сторону, произносить звуковой сигнал на несколько более низкой или высокой частоте, менять интонацию), можно наконец добавлять к знаку другой знак.
Спорадические случаи видоизменения знаков засвидетельствованы и у антропоидов – участников языковых проектов. Так, для выражения значения ‘совсем гнилой’ или ‘очень гнилой’ горилла Коко стала по собственной инициативе производить жест «ГНИЛОЙ» не одной рукой, а двумя; для выражения значения ‘очень большой аллигатор’ обе обученные языку жестов гориллы, Коко и Майкл, производили движение, имитирующее щелканье челюстей, не кистями, а руками целиком1209.
Но необходимости в том, чтобы постоянно создавать новые знаки, модифицируя старые, у обезьян (по крайней мере, в природе) нет, поэтому система из исходных знаков и их модификаций, которая могла бы быть аналогом человеческого языка, у обезьян не складывается.
Запоминание некоторого количества пар знаков – таких, что один из членов каждой пары является модификацией другого, – дает возможность обобщить модификацию и применять ее впоследствии для создания новых знаков. Именно это делает коммуникативную систему достраиваемой, т. е. позволяет, зная небольшое количество исходных элементов и правил их преобразования, создавать неограниченное количество новых сообщений, что, на мой взгляд, и знаменует собой переход от «дочеловеческой» коммуникативной системы к собственно языку.
Модификация знака путем добавления к нему другого знака порождает синтаксис: сначала возникает протограмматика, описанная Т. Гивоном, затем на базе линейной последовательности сигналов, как продемонстрировано Дж. Байби, развивается синтаксическая структура. Показательно, что у детей лучше всего коррелирует со сложностью порождаемых высказываний величина словарного запаса: чем больше слов знает ребенок, тем более сложные высказывания он оказывается в состоянии построить (см. гл. 3).
Модификация знака путем изменения или добавления к нему элементов, не являющихся отдельными знаками, порождает морфологию. Как уже говорилось в гл. 2, часть знака, получившая осмысление за счет контекста, может приобрести способность сочетаться с другими знаками, добавляя к ним тот же самый дополнительный смысл, – и в результате этого возникнет целый ряд знаков, связанных друг с другом одним и тем же морфологическим отношением. Кроме того, морфология возникает в результате грамматикализации (как это могло происходить в процессе глоттогенеза, подробно показано в работах Т. Гивона1210 и Б. Хайне и Т. Кутевой1211). Если посмотреть, что стоит в начале цепочек грамматикализации, можно, по мнению Бернда Хайне и Тани Кутевой, сделать вывод, что существительные в ходе эволюции человека (как и в индивидуальном развитии, см. гл. 3) возникли раньше, чем прилагательные, местоимения, артикли, наречия, предлоги, а также показатели падежей и т. п. Это хорошо согласуется с идеей, что язык появился как средство обратить внимание сородичей на релевантные детали окружающей действительности.
