Эволюция человека связана с ростом мозга: если мозг австралопитека составлял около 470 см3, то объем мозга Homo habilis уже был в среднем 570 см3, мозг архантропа имел объем около 1000 см3, для неоантропа же среднее значение – около 1350–1400 см3 (см. гл. 4). Если выведенная Данбаром закономерность верна, то, видимо, размер групп, характерный для гоминид, в ходе эволюции увеличивался, а значит, увеличивалось и время, которое необходимо было затрачивать на груминг. Но время, затрачиваемое на груминг, не может расти беспредельно, поскольку не может бесконечно уменьшаться время, необходимое для другой активности. Соответственно, должно было появиться средство, пригодное для гармонизации социальных отношений, но требующее меньших временных затрат. Таким средством, по мнению Данбара, и стал язык. Он же превратился в один из инструментов идентификации группы, и именно этим объясняется наблюдаемое разнообразие языков.
Однако такая гипотеза бессильна объяснить наличие в языке, к примеру, фонологии или сложного синтаксиса (да и многого другого1137).
Действительно, средство для снятия социальной напряженности при помощи голоса могло бы быть и не таким затратным, как членораздельная речь, – для этого вполне хватило бы нечленораздельной речи (с богатым варьированием интонаций) или пения1139 (важная роль пения для объединения людей признается в более поздних публикациях Данбара1140). Да и возможность составлять синтаксические конструкции с согласованием, падежным маркированием, структурой составляющих и т. д. для гармонизации социальных отношений едва ли особенно необходима.
Таким образом, для объяснения того, как возникли наиболее существенные характеристики языка, гипотеза Данбара как минимум недостаточна. Кроме того, размер группы определяется не только объемом мозга: на него накладывают ограничения и тип питания, и пресс со стороны хищников, и конкуренция с другими группами – это можно наблюдать и на примере обезьян, и на примере людей, живущих охотой и собирательством1141. Скорее всего – исходя из существовавших в те времена в Африке экологических условий – предки человека жили группами в пределах от 35 до 75 особей1142 (по другим оценкам, от 20 до 50), а такого размера группы встречаются и у современных обезьян, которые могут поддерживать отношения в социуме, не используя языка.
Вообще, по данным археологов, группы размером более сотни человек появились у человека сравнительно недавно: еще 40 тыс. лет назад все люди жили родовыми общинами, насчитывавшими от 5 до 80 человек, все или почти все из которых были связаны между собой кровными или брачными узами1143. Иное дело, что язык (в отличие от груминга) дает возможность развивать не только групповую, но и межгрупповую кооперацию, так что человек, оказавшийся на территории другой общины, может во многих случаях рассчитывать на теплый прием, разные общины могут вместе отмечать ритуальные праздники, обмениваться невестами (что очень полезно, когда внешние условия нестабильны и, соответственно, лучшим половым партнером является партнер генетически далекий, см. гл. 6) и т. п.1144
Стоит отметить, что среди ныне существующих приматов наибольшее время на груминг тратят гелады – и они же известны наиболее сложным групповым поведением: семьи, состоящие из самца, его самок (до дюжины) и их потомства, объединяются в союзы (более 20 семей; в них же могут включаться холостяцкие группы численностью до полутора десятков самцов каждая), а иногда семьи (даже из разных союзов) могут образовывать еще более крупные (до 300 и более особей) объединения (правда, социальные отношения при этом поддерживаются лишь в рамках семьи). И может быть, не случайно, что именно у гелад звуковая составляющая коммуникации по некоторым параметрам близка к человеческой (см. гл. 5).
Японский приматолог Нобуо Масатака1145 полагает, что языковой способности предшествовала способность музыкальная. Эгоистические индивиды не могли создать язык, следовательно, прежде всего им надо было объединиться, почувствовать себя единым коллективом – настолько единым, чтобы обмен информацией имел смысл. В языке, конечно, есть специальные (их называют «фатические») средства для поддержания контакта – это слова здравствуй, пожалуйста, фразы типа как дела? и т. п. Единственная «информация», которую можно из них извлечь, это примерно ‘я чувствую к тебе достаточную симпатию, чтобы стараться не вызывать твоего раздражения’ (различие конкретных выражений обусловлено разнообразием ситуаций, где их полагается употреблять). Но все же функцию сплочения коллектива язык выполняет явно не оптимально: недомолвки, недопонимания, наконец просто грубые выражения способствуют скорее обратному.
Масатака обращает внимание на начальные стадии человеческого общения – на общение матери с ребенком. Когда ребенок начинает гулить, у самых разных народов можно наблюдать, как мать обращается к ребенку с какими-нибудь совершенно неинформативными словами типа агу, а ребенок отвечает ей нежным гулением. Такие контакты, когда обмен вокализациями не передает никакой информации, но создает эмоциональный контакт и теплые взаимные чувства, отмечен и у обезьян, в частности у японских макак (правда, у них подобным образом общаются между собой взрослые особи). Далее, когда ребенок начинает произносить слова, мать часто, обращаясь к нему, говорит высоким голосом, подчеркивая ритм своих фраз. Высокий голос привлекает внимание ребенка, ритм провоцирует эмоциональный отклик – в результате ребенок лучше понимает мать, а впоследствии лучше овладевает языком.
По мнению Масатаки, эти же две стадии проходили и гоминиды на своем пути к языку: стадия «гуления» создала слоги, используемые для установления эмоционального контакта, на стадии «лепета» возникли многосложные звуки и контакт стал более богатым и более комплексным. Третьей стадией, по этой гипотезе, могло быть коллективное пение, подобное дуэтам, которые сегодня можно наблюдать у гиббонов. Такая коммуникация развивала не только чувство сплоченности, но также слух и навыки звукового подражания (со временем это легло в основу не только языка, но и музыкальных способностей человека). На этой стадии эмоциональный контакт распространился на всю группу, на смену эгоизму пришло ощущение принадлежности к коллективу, что и подготовило почву для развития языка.
Баланс между эгоизмом и коллективизмом, безусловно, важен для тех, кто живет в коллективе. Но едва ли необходимость в нем возникла лишь у гоминид – альтруистические проявления зафиксированы у самых разных видов животных, ведущих групповой образ жизни. И само существование коммуникативной системы во многом является жертвой, которую отдельные особи приносят группе в целом (как мы видели на примере Фигана в гл. 5). Так что если совместное пение как средство поддержания чувства групповой сплоченности и развивалось у гоминид, то, вероятно, не в качестве предшественника языка, а параллельно с ним. Если бы музыкальная способность предшествовала языковой, то, наверное, среди нас не было бы такого количества людей, которым «медведь на ухо наступил», а языки, скорее всего, в большей степени полагались бы на тоновые различия.
