Шутейник рывком бросил паренька на середину комнаты, наподдал под тощий зад и протянул мне измятую газету:
— Читайте, мастер Волк! Быстро работают, мерзавцы… очень быстро. Двое суток, нашей газеты нет, а у них…
«Громобой» был отпечатан на одном листке. Лицевую часть его занимала уродливая карикатура, в которой я с трудом опознал себя — Аран Торнхелл был грузен, плешив, и подвинут в годах лет на двадцать. «Я» скалился беззубым ртом, прижимал к себе какую-то едва одетую селянку, а ногой попирал изуродованный труп, очевидно, ее мужа. В руке моем красовался меч, с меча, разумеется, стекали кровавые капли. На другой стороне газеты крупным шрифтом было набрано:
«Кто такой Аран Торнхелл? Мерзавец, растливший не одну крестянку, издающий мерзкие звуки своим брюхом, беззубый урод, косоглазый и плешивый, присыпанный вонючей паршой подонок? Да будет известно всему честному люду Норатора, что Торнхелл, ставший нашим архканцлером, САМОЗВАНЕЦ! Да, САМОЗВАНЕЦ! Он жалкий актер, вшивый фигляр, помойный шут, ничтожный мерзавец, нанятый негодяями для претворения в жизнь их черных планов! А истинный Торнхелл был убит и труп его утоплен в болоте! И теперь в Варлойне восседает самозванец. И чего же он хочет? Утопить в крови весь Санкструм, отобрать наши богатства, сделать так, чтобы люди Норатора голодали! Вот чего хочет этот негодяй, растлитель, подонок и убийца! Не верьте ему! Не верьте ни единому его слову! Добрые горожане Норатора, объединимся против самовластия подлого архканцлера!»
И все. Больше текста не было. Статью явно сочиняли в приступе слепой ненависти. Тугой узел, собравшийся было в груди, сам собой распустился. Я расхохотался, искренне, честно, открыто. Дурачье, ну куда вам со мной состязаться! Черный пиар так, в лоб, не делается… По крайней мере, тут, в Санкструме, где привыкли верить печатному слову.
Атли присела на кровати, и я передал ей газету.
— Их нужно убить! — вскрикнула дочь Сандера, внимательно прочитав то, что можно было бы с великой натяжкой назвать передовицей.
— Закрыть! — поддержал мой гаер. — Закрыть газету, а потом всех убить!
— Ну зачем же… — сказал я, ощущая в теле необычную легкость. — Пусть пишут. Мы их… переиграем. Уже переиграли.
Мальчишка сжался в углу, под глазом его алела ссадина. Я улыбнулся ему и подтолкнул к дверям.
— Ступайте, мой друг, ступайте и раздайте все газеты людям, хоггам и кому там еще их нужно раздать… Архканцлер, Аран Торнхелл, разрешает…
Он ошеломленно переводил взгляд с меня на сумку. Мысленно сравнивал с карикатурой, и испытывал при этом, как говорят, разрыв шаблона. Я улыбался, и все зубы были у меня на месте, и парши не было и кровавого меча, а возраст — на двадцать лет меньше, нрав — самый дружелюбный. Я просто чувствовал, как под его низким прыщавым лбом происходит мыслительная работа, он мучительно сравнивал и понимал: кто-то врет. И, кажется, врет — его газета. И так же — точно таким образом, прореагируют все горожане — и те, кто читал «Мою империю» с моим же портретом, и те, кто сегодня увидит архканцлера на улицах Норатора. И когда я восстановлю выпуск «Моей империи», доверия к «Громобою» у горожан уже не будет, сколько бы бесплатных выпусков с глупостями не было отпечатано.
И всякий раз идиотизм пасквилей будет наталкиваться на мои реальные поступки.
Постоянно.
Когда разносчик выскочил за дверь, я пояснил эти простейшие вещи Шутейнику и Атли. И закончил так:
— А сейчас, Шутейник, мы начнем представление… Ну ладно, после завтрака начнем… Помнишь, о чем говорил тебе вчера? Обойти все главные трактиры и питейные заведения Норатора…
Глава 19-20
Глава девятнадцатая
Естественно, обойти — это я сказал образно, на самом деле, я вознамерился объехать сегодня главные и самые популярные заведения столицы. Работа тяжелая, долгая, нудная, но вполне выполнимая и сулящая неплохой барыш.
Атли, узнав, чем я намерен заняться, обиженно надула губы — ну совершенно как подросток, но я сказал, что планирую поработать сегодня на ее благо — чтобы собрать деньги для выплаты дани.
— Работа и деньги — прежде всего! — подколол ее, без всякой, впрочем, улыбки.
Она размышляла над моими словами, пока мы втроем наскоро уничтожали завтрак — не отравленный, но приготовленный скверным кулинаром (овощи перетушены, мясо не дожарено, а прожарка «rare» не совсем то, чего я хочу, пребывая в мире, где не изобретены антибиотики). Пиво было старое, но я с отвращением проглотил полкружки, чтобы градусы прибавили резвости, ибо после вчерашних приключений ныло все тело. Если я буду продолжать носиться в таком же ритме — надолго меня не хватит, подхвачу какую-нибудь простуду, потом — осложнения в виде пневмонии, и — ага.
Атли отставила пустую кружку на шаткий столик.
— Завтра вечером — на берегу Оргумина! — сказала непререкаемо. Шутейник чуть слышно чирикнул.
Отчаяние порождает смелость. Я был в отчаянии — а потому смел. Я даже снова подколол Атли:
— Я велю поставить навес и принести лучшей пищи. Музыкантов и танцовщиц пригласим?
— Только попробуй пригласить танцовщиц, серый волк! Нет уж, я все сделаю сама! У нас женщины не уступают мужчинам… почти не уступают!
Мысленно я подарил ей улыбку. Женщины… всегда остаются женщинами, и рассматривают понравившегося мужчину, как свою неделимую собственность. Впрочем, это нехитрое откровение.
— Ты отправишься в Варлойн вместе с гвардейцами, Атли.
— Ар-р! Я поеду сама! Ты только дай только мне лошадь… Нет, не давай — я сама заберу ее у любого из твоих гвардейцев!
— Пока я тут архканцлер, а ты — моя гостья. Слушайся меня. Я не хочу, чтобы с тобой по дороге случилось какое-то несчастье. Ты понимаешь, к чему я клоню. Ты поедешь с Алыми, и не нужно перечить.
Удивительно, но она послушалась без скандала, хотя и фыркнула при этом. Ей нравилось меня слушаться, не всегда — но тогда, когда я проявлял отеческую заботу. Папаша Сандер был, по видимому, не слишком чутким родителем, и воспитывал свою дочь в спартанском духе, так что она инстинктивно тянулась к жестким, но заботливым мужчинам. Узнать бы, сколько у Сандера детей, и кто самый опасный, хотя я, кажется, знаю, кто…
Атли убыла, настояв на том, чтобы ехать в седле, а не в одной из трех карет, привезенных из Варлойна Алыми. На меня она оглянулась лишь раз, губы были сложены в недовольном изгибе.
Я перевел дух. В небе плыли серые комки туч. В душе бродили противоречивые чувства. Шутейник стоял рядом, бросал неодобрительные взгляды на толпу зевак у гостиницы.
Итак, спустя несколько суток после обретения мандата, я пережил четыре покушения, получил вызов на дуэль и начал достаточно плодотворно работать. Сколько еще проработаю — не важно. Важно — что я занят нужным делом.
Улыбнемся зевакам, помашем им рукой. О, прекрасная реакция: удивление, кто-то несмело кланяется… Еще улыбка: ба, да у аркханцлера все зубы на месте! И совсем он не кровожадный. Все. Конец представления. Теперь работа.
