— Этой иглой можно пробить человеческое сердце. Если я разломаю ее на куски, то каждый из них можно вогнать в плоть, и, возможно, этот сколок принесет смерть… Но все же когда игла цела, она намного страшнее и смертоносней.
— Но одной иглой ты убьешь одного человека, а сотней осколков можно убить сотню.
— Но она никогда не станет целой, даже если все осколки собрать вместе, и ею больше никогда нельзя будет пронзить чье-то сердце насквозь одним ударом.
— К Саанану иглу и игру слов. Я хочу совершить обряд.
— Без мадоры обращения не совершить. Я нужна тебе, а мне нужен мой кулон.
Швырнул ей кулон, и она поймала его на лету. Зашипела от радости, надела на морщинистую шею.
— Веди своих людей, Рейн. Сивар готова помочь тебе в твоем безумии.
— Приведу. Жди, старая, и будь готова потратить свои саананские силы.
— Сначала получи согласие, гайлар. Они могут принять твою кровь и раны только добровольно. И помни — не все выдержат обращение. Для кого-то оно станет первым и последним, а твои дни в облике волка увеличатся.
* * *
Она ждала его в чаще леса в кольце из факелов, воткнутых в землю в виде звезды, посередине которой гладкий ритуальный камень исполнял роль алтаря. Как заманчиво было представить себе, как войско гайлара уничтожает Тьму и возвращает баордам былые возможности и силу. Ради этого стоило рискнуть и добавить к зелью и своей крови. Новоиспеченные гайлары не тронут ее народ, будут чуять в них свое племя, а паучий яд добавит силы.
Поторопись, Гайлар. Пусть день и ночь стали одним целым, и солнце больше не показывает свои лучи, все заклинания совершаются только ночью, и любое колдовство теряет свои силы на рассвете.
Она учуяла его запах. Мускусный, сырой запах зверя. Он шел в самую чащу леса и вел их за собой. Пока что еще людей. Пока что еще сам человек.
Но уже сегодня все они будут укушены волком, а потом изопьют его крови. Уже сегодня они перестанут быть людьми и примут иной облик, станут частью иного мира. Шестеро.
Сильные, молодые с дерзкими, но фанатично преданными взглядами они выстроились в шеренгу возле костра. Обнаженные по пояс, босые, с растрепанными волосами.
— Кто первый? — скрипучим голосом спросила Сивар и увидела, как замолкнувший навечно советник Даала шагнул вперед. Преданный пес, готовый сдохнуть за хозяина. Хороший выбор, Рейн.
Когда из-за кустов показался огромный, черный волк, воины напряглись, тяжело дыша, покрываясь потом. Страх. Он неискореним при самой отчаянной преданности, но кто-то может с ним бороться, а кто-то ему потакает.
Полуголый Сайяр стоял возле алтаря и смотрел зверю в глаза. Это был скорее разговор, где хищник обещал человеку жизнь, а человек вверял ее хищнику. Один прыжок, и Сайяр падает на спину, а мощная челюсть волка вгрызается ему в грудь. От крика боли содрогается земля, колышутся языки пламени, пока человек трясется, как в лихорадке, стонет и плачет, волк воет, задрав морду кверху.
Сивар подходит к раненому и раздвигает края раны скрюченными пальцами, и тонкой струйкой вливает в рану черную смесь крови гайлара и баордской мадоры. От дикой боли несчастный теряет сознание, края раны воспламеняются и полыхают пламенем. Мадорка монотонно читает заклинание над развороченной раной и посыпает ее семенами лунной пшеницы.
— Мадага куарасема карама. Иммм мадага курасема карама, — ее голос становится все сильнее, все гортанней, громче, и рана начинает затягиваться на глазах, а тело Сайяра изгибается и дергается в страшных конвульсиях. — Карама… ма… карама… ма…
Водит руками, закатив глаза, пока Сайяр не затихает. Он похож на мертвеца. Его кожа приобрела серый оттенок, а вены вздулись под ней так, как будто вот-вот прорвутся наружу. Они больше похожи на коренья деревьев, взбухшие из-под почвы.
Внезапно Сайяр распахнул глаза, и его белки окрасились в кроваво-красный цвет. Он зарычал, изогнулся, вытянул конечности. Послышался хруст костей. Тело несчастного начало выкручивать, выгибать руки и ноги под неестественными углами. Пальцы начали вытягиваться, а вдоль позвоночника пробиваться жесткая серая шерсть. Лицо ломается, мнется, выдается вперед, и из носа хлещет кровь, когда он обретает форму волчьей пасти, разрывая рот и давая клыкам пробить розовые человеческие десна.
Судорожно сжав руки в кулаки, остальные воины наблюдают за превращением. Оно долгое и болезненное. И вопли, и стоны Сайяра кажутся предсмертными. Пока все тело вдруг не завалилось на бок, полностью обратившись в мощного серого зверя. Какое-то время он лежал на боку, пока вдруг не распахнул веки и не посмотрел на своего вожака, стоявшего рядом. Альфа задрал морду и завыл, а серый гайлар завыл вместе с ним, а затем склонил морду и улегся возле массивных черных лап, признавая могущество своего предводителя, прижимая уши и хвост.
Сивар выдохнула и ухмыльнулась узкой прорезью рта. Хитрый сукин сын чрезвычайно умен. Семь гайларов с легкостью справятся с тысячной человеческой армией.
Кажется, свадьба женщины с красными волосами обещает стать кровавой мясорубкой.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ОДЕЙЯ
В каждом человеке сидит дикий зверь, и когда человеку дают копье или меч и посылают его на войну, зверь просыпается. Запах крови — вот все, что требуется для его пробуждения.
(с) Джордж Мартин. Буря мечей
Свадьба должна была состояться посреди дороги. Триркрах направлялся навстречу отряду Маагара. Братцу не терпелось продать меня подороже, он не стесняясь говорил, какую цену готов заплатить варвар за новую жену, самодовольно ухмыляясь и радуясь, что смог урвать большой куш.
— Три сундука красного золота, три острова и нечто таинственное… — расширяя ноздри и ухмыляясь самодовольно и с предвкушением. — Нечто великолепное. Нечто, что сделает меня Владыкой всего мира. Тупые варвары не знают, какое страшное оружие спрятано в паучьих горах.
Маагар лишь намекал, что, когда получит ЭТО оружие, его власть станет неоспоримой, и он сможет уничтожить любое существо, которое повстречает на своем пути. Даже не людей. Он окончательно помешался на идее стать велиаром всего мира, а не только Лассара. Как будто вся низость и подлость его натуры вдруг умножила себя многократно. Как будто внутри него поселилось само зло и разрасталось в гнилой душонке так же быстро, как мясо тухнет на солнце.
— Сыграем две свадьбы, — хвастал он и хлестал из горла фляги медовуху. — Мою и твою.
Как же он был мне противен. Наверное, хорошо, что отца больше нет, и он не увидит, какое дерьмо вместо него взошло на престол. Пусть Од Первый и был жестоким, пусть он был деспотом, но он не был столь низким, столь презренным и трусливым, и он никогда не поднял бы руку на кого-то из своей семьи… А Маагар… Маагар братоубийца и отцеубийца. И живет с этим без угрызений совести. Как будто внутри него нет ничего живого и человеческого.
