Мэй
Мэй будит тишина. Низкий гул локомотива затих, поезд остановился. В коридоре горит тусклый красный свет, а в самом купе так темно, что она не сразу находит штору. Но, отодвинув ее, Мэй видит только свое собственное блеклое отражение.
Над ней похрапывает Хьюго, и она прислушивается к этому ровному, успокаивающему звуку. В первую ночь Мэй изо всех сил старалась не засыпать, нервничая из-за своего храпа, который Приянка однажды сравнила со звуком умирающего кабана. Но вскоре она все-таки задремала, а проснувшись через несколько часов, услышала доносящиеся сверху прерывистые посвистывания Хьюго и поняла, что тут не одна такая.
После этого она перестала париться на эту тему.
Мэй садится, пригнувшись, чтобы не удариться головой о верхнюю полку, и надевает обувь. Выйдя в коридор, она проверяет телефон. Три часа, глубокая ночь. В остальных купе двери плотно задвинуты и закрыты на замок. Мэй закрывает за собой дверь их купе и идет в сторону уборных, где, к своему удивлению, застает Дункана. Он прижимается лицом к окну и вертит в пальцах незажженную сигарету. Но вот проводник разворачивается и, кажется, слегка пугается появления Мэй.
– Не спится? – спрашивает он, прислоняясь плечом к тяжелым дверям. – К этим кроватям трудно привыкнуть.
– Где мы?
Дункан машет рукой в сторону окна, за которым развернулась бескрайняя тьма.
– В раю, – отвечает он и, поймав на себе растерянный взгляд Мэй, смеется. – Шучу. Пару недель назад то же самое случилось в Айове, и там шутка зашла. – Он поднимает бровь. – «Поле его мечты»
[30]? Ни о чем не говорит? Тогда не берите в голову. Мы в Небраске.
– Это не станция.
Проводник всматривается в темноту.
– Нет.
– Тогда почему мы стоим?
– По техническим причинам.
– Что-то серьезное?
Дункан пожимает плечами.
– Пока неизвестно.
– Нам можно выходить?
– Сейчас нет. Но если мы задержимся здесь надолго, нам, скорее всего, разрешат выйти подышать. Как-то раз мы вот так застряли на одиннадцать часов и заказали пиццу прямо в поезд. Было круто.
Мэй оглядывается по сторонам. Вряд ли это клаустрофобия. Когда ей было одиннадцать, она прочитала историю про одного режиссера, который снял целый фильм, скрючившись на заднем сиденье автомобиля, и начала искать себе потайные места, до смерти пугая своих родителей, которые то и дело находили ее в стенных шкафах, корзинах для белья и гардеробах. Нет, она не боится замкнутых пространств.
Тут было что-то другое – смутное ощущение нереальности происходящего. Их поезд стоял на рельсах где-то у черта на куличках, в кромешной тьме, и Мэй невольно ощущает себя так, словно ее выбросило в открытое море и она не знает, куда плыть. Кажется, что остановился не только поезд, но и само время.
Под искусственным освещением становятся заметны темные круги под глазами Дункана. Проводник поднимает руку, чтобы прикрыть зевок. Присмотревшись к нему, Мэй понимает, что он не намного старше нее.
– Как долго длится ваша смена?
– Все нормально, чуть раньше мне удалось поспать.
– Вы всегда работаете на этом маршруте?
– Угу. Чикаго – Эмеривилл
[31]. Я схожу с поезда, вдыхаю запах залива, поворачиваюсь и возвращаюсь. Потом я три дня отсыпаюсь, и все повторяется сначала.
– Вы, наверное, хорошо знаете эту часть страны.
– Только то, что вижу из окна, – пожав плечами, говорит Дункан. Он улыбается ей, стараясь быть приветливым. – А где ваш бойфренд?
Мэй не спешит исправлять его. Ей нравится, как это звучит: «бойфренд».
– Он спит.
– Давно вы вместе?
Девушка не отвечает. Она подходит к выходу в противоположном конце вагона. Через грязное стекло виднеется усыпанное звездами небо. Снаружи раздается металлический лязг, и Мэй оборачивается к Дункану.
– Это либо хороший знак, – отвечает он, – либо плохой.
Мэй снова смотрит на свой телефон, вдруг вспомнив о доме. Ее отцы – ранние пташки; они наверняка уже сидят за кухонным столом и спорят, сколько чашек кофе считается «слишком много». Она открывает большим пальцем список «Избранное», когда видит, что связи нет.
– На этом маршруте связь все время исчезает, – говорит Дункан. – Сейчас мы в мертвой зоне.
– Звучит как начало ужастика.
Проводник смеется.
– Никогда их не смотрю.
– Я тоже. – Мэй выглядывает в окно на звезды. – Что будет, если мы тут застрянем?
– Мы застрянем. Я и парень из вагона-ресторана, Рэймонд, постоянно заключаем пари на задержки. Ставка на эту поездку – шесть часов.
– На шесть часов больше?
– Да. Мы уже час тут стоим и вряд ли скоро снова двинемся.
– Эй, Дункан, можно задать вам вопрос?
– Конечно.
– У вас есть заветная мечта? – У Мэй нет с собой камеры, но ей все равно очень хочется знать.
Дункан отвечает не раздумывая, как будто его спрашивают об этом каждый божий день.
– Небольшой домик на берегу озера. Где-нибудь в Висконсине. Зимой я бы ходил на рыбалку, а летом – плавал на лодке. Может, даже завел бы себе собаку, чтобы она сидела со мной на крыльце. Никакой тебе работы. Никаких расписаний. Никаких пассажиров. – Он улыбается ей. – Без обид.
– Ну что вы!
– Только эти звезды, – продолжает проводник, показывая большим пальцем на окно, – но только не через стекло.
Мэй кивает.
– По-моему, здорово.
– Так оно и есть.
Она не спрашивает его про слово, которым можно описать любовь. Он по-прежнему смотрит на звезды с таким задумчивым выражением лица, что ей и так все понятно.
– Спокойной ночи, Дункан, – с улыбкой говорит девушка, и он машет ей.
– Спокойной ночи, Маргарет Кэмпбелл, купе номер двадцать четыре.
Услышав свое имя, Мэй морщится: оно напоминает ей, почему она едет в этом поезде. Но она не девушка Хьюго. Точно нет.
«Просто получай удовольствие», – сказала Приянка, и для Мэй это никогда не было проблемой. Собственно, обычно именно к этому она и стремилась: как следует развлечься, без лишних забот и сложностей. Так почему сейчас все должно быть иначе?
