– Я… ну, телевизор еще работал, а потом я что-то уронил и попытался… – Хьюго начинает вставать, но в процессе умудряется удариться коленом об угол тумбочки.
– Черт подери! – восклицает парень, прыгая на одной ноге.
Когда он останавливается, Мэй уже рядом с ним.
– Ты в порядке?
К собственному удивлению, Хьюго вдруг чувствует, как от подступивших слез щиплет глаза.
«Что за вопрос!» – думает он про себя.
– Все нормально, – угрюмо отвечает Хьюго, и тогда Мэй подходит к нему и обвивает его руками. Он замирает, гадая, не сон ли это. – Это за что?
– Не знаю, – отвечает девушка, прижимаясь щекой к его груди. – Ни за что. За все.
Через мгновение Хьюго поднимает руки и позволяет себе обнять Мэй в ответ. Макушка ее головы как раз достает ему до подбородка, и он думает о том, слышит ли она, как сильно колотится его сердце, словно вот-вот выскочит из груди. Мэй отстраняется, и Хьюго тут же пронзает ощущение потери. Но тут он понимает, что она смотрит на него, как будто ждет чего-то, и опускает подбородок, чтобы встретиться с ее взглядом.
– Хьюго?
– Да?
– У тебя очень красивые глаза.
Он смеется, потому что в комнате слишком темно и ничего не видно. И тут он делает быстрый шаг вперед, чтобы не начать взвешивать все «за» и «против», наклоняется и целует ее.
На несколько секунд они превращаются лишь в ищущие руки и бьющиеся сердца. У Мэй мягкие губы, ее руки гладят его затылок, отчего по спине Хьюго пробегает приятная дрожь. Сейчас он хочет лишь одного – упасть с ней на кровать, забраться под одеяло и оставаться там целую вечность. Но они продолжают стоять, все сильнее прижимаясь друг к другу в темноте.
Гроза закончилась. Но если бы вы услышали, как грохочет сердце Хьюго, то засомневались бы в этом.
Мэй
Утром Мэй будит, кажется, бесконечное жужжание ее телефона на прикроватной тумбочке. Увидев, что это звонок из дома, она замирает. Потом, закусив губу, подносит телефон у уху.
– Привет, – садясь в кровати, здоровается Мэй.
Лежащий рядом Хьюго на секунду открывает глаза и, зевнув, снова их закрывает.
– И вам здравствуйте, незнакомка, – отвечает па, и от звука его зычного, доброго и такого родного голоса Мэй вдруг захлестывает волной грусти, что сейчас она так далеко от своих родителей. – Я уже было решил, что ты совсем забыла про нас.
– Конечно нет! – говорит Мэй, и ее голос неожиданно дрожит. – Просто вчера я очень устала.
– Так и знал, что ты не выспишься в поезде, – вступает в разговор папа. – Там было совсем плохо? Ты уже пользовалась антисептиком для рук, который я купил тебе?
– Там было прекрасно, – заверяет их Мэй. – И чисто.
– А как тебе виды из окна? Понравился Средний Запад? А Пенсильвания? А как тебе Индиана?
Мэй смеется.
– Везде было очень здорово. Конечно, не так живописно, как будет на западе, но мне все равно понравилось.
– А как дела с Пайпер?
Мэй смотрит на Хьюго, который перекатывается на другой бок и посапывает во сне.
– Все отлично, – отвечает она, покраснев. Нехорошо, конечно, разговаривать со своими родителями, находясь в кровати с парнем, пусть даже они просто лежат. Этой ночью ничего не было. Ну, почти ничего.
И все же так много всего случилось!
Мэй еще никогда ничего такого не чувствовала. Точно не с Гарретом и уж точно ни с одним из других мальчиков, с которыми целовалась. С ними всегда было определенное понимание того, что происходило, были клацающие зубы и блуждающие руки, двигались и другие части тела.
Но с Хьюго не было никаких мыслей, только чувства. Все вокруг исчезло, мир замер. В этом было что-то неотвратимое, неосознанное. Целовать его вот так казалось самым очевидным на свете. Когда они наконец оторвались друг от друга и отступили на огромный шаг друг от друга, то оба засмеялись.
– Привет, – сказала Мэй.
Хьюго улыбался ей в темноте.
– Привет.
Все это время они избегали говорить о кровати, словно это был какой-то глобальный вопрос, на который никто не знает точного ответа. Но все решилось само собой, и вот они стояли друг напротив друга, чувствуя, как между ними пробегают разряды электричества, способные осветить комнату.
– Что теперь? – спросила она, нервничая и приятно волнуясь одновременно.
– А теперь, – ответил Хьюго, – мы будем спать.
Они залезли в постель с разных сторон, и Мэй была благодарна Хьюго, когда он улегся на самом краю. Она тоже так сделала, но кровать была такой огромной, что ей скоро стало казаться, будто между ними океан. Через минуту Хьюго протянул руку, тихо и неспешно, Мэй улыбнулась и протянула свою навстречу. Они лежали в темноте, переплетя пальцы, но скоро расстояние стало невыносимым, Мэй придвинулась к Хьюго и закинула руку ему на грудь. Почувствовав его довольный вздох, она уткнулась лицом в его плечо, и так они заснули.
Сейчас Мэй наблюдает за Хьюго, пока родители продолжают засыпать ее вопросами:
– Она чудовище? Или классная? У нее есть вредные привычки, которые точно будут бесить тебя?
Когда Мэй не отвечает, папа понижает голос до шепота.
– Она сейчас в комнате и ты не можешь ничего нам рассказать? – тихо спрашивает он. – Слушай, если она ужасная, просто скажи «грейпфрут».
Мэй качает головой.
– Папа!
– Уже догадалась, что у нас было на завтрак? – смеясь, говорит па. – А что Мэй должна сказать, если она ей нравится? «Кофе с соевым молоком»?
– Не говори глупостей, – отвечает папа. – Если она классная, скажи «канталупа»
[18].
– Канталупа, – явно стремясь закрыть эту тему, произносит Мэй. – Как там бабуля?
Па смеется.
– Похоже, вернулась к своей обычной жизни. Мы предложили приехать к ней сегодня на ужин, но она уже договорилась играть в покер с какими-то друзьями.
– Тогда им стоит быть начеку, – замечает Мэй. – Этим летом она выиграла у меня все мои сбережения.
– Завтра мы вместе завтракаем.
– Обнимите ее за меня.
– Обязательно, – обещает па. – А ты передавай от нас привет Канталупе.
– Ее не так зовут, – раздраженно говорит ему папа. – Это было кодовое слово… да ладно, проехали. Тайный агент из тебя никакой.
– И меня это вполне устраивает, – отвечает па. – Любим тебя, Мэй.
– И я вас!
Она вешает трубку и смотрит на Хьюго. Он лежит в этой гостиничной кровати, свет из окна падает на его лоб, и Мэй немало забавляет, что все это очень напоминает сцену из бабушкиных любимых фильмов. За годы они пересмотрели миллионы старых мелодрам – бабуля ради красивых мужчин, а Мэй ради истории кинематографа, но они всегда казались ей какими-то нелепыми.
