Прикрыв глаза, Матиас провел ногтем по ладони. «Главное – занять голову и руки. Не торопиться. Не беситься. Оставаться начеку».
– Звучит так, будто я очень одинок, верно?
Тролль ростом поменьше, забывшись, согласно кивнул.
– Да, ты прав. Не стоило отправляться сюда одному. Вообще-то мне одному хорошо. Одиночество для меня естественно. Человеком компанейским я себя в жизни не чувствовал. Нравилось, разумеется, к людям приглядываться, наблюдать, но если их слишком много, толпа… поглощает, засасывает. Кажется, будто меня все видят, а я их – нет. Мне больше по душе оставаться над толпой, выше всех остальных. Однако следовало бы найти друга…
Тут Матиас запнулся, осознав, что невзначай проговорился о том, чего впутывать в дело совершенно не собирался.
– Э-э… Да. Следовало бы завести друга. Товарища.
Может статься, другом он совсем недавно обзавелся… или, по крайней мере, тем, кто может им стать, но в этом еще предстояло убедиться. Вот выберется он из этой темницы – тогда так прямо и спросит. Сведения, конечно, нетрудно было бы собрать, избежав разговоров, но с этим человеком Матиасу очень, очень хотелось поговорить.
В конце концов, им было о чем поговорить. Он только начал привыкать к Флинну, когда этот проклятый шторм вверг их в хаос, и пират даже рассказал ему о смерти матери – а ведь это было нелегко. Теперь Матиасу так много хотелось рассказать в ответ: о себе, о своей семье, о жизни, которую вел – для своей страны, но не для себя…
Конечно, рано или поздно разговор состоится – ведь Матиас как-нибудь да выкрутится. Только на сей раз – не на борту корабля, где их в любую минуту могут прервать шторм или матросы. Если на то пошло, выдуманная им хижина могла бы стать для этого идеальным местом. Только они, вдвоем, сидят в креслах среди высокой травы, а вокруг несут караул горы, заключившие в объятия хижину и ее обитателей, да перекликается где-то вдали стая перелетных птиц, несушихся прочь, уменьшающихся и исчезающих из виду на фоне темно-оранжевого солнца, склонившегося к самому горизонту.
– Я ведь так и не закончил историю о своей бабушке, – мысленно заговорил Шоу.
Если бы он сейчас закрыл глаза и сосредоточился, наверняка почувствовал бы, как жесткая горная трава щекочет икры.
Флинн бы, как пить дать, ответил на это чем-нибудь легкомысленным, вроде:
– Я-то думал, ты просто хочешь полюбоваться закатом.
А Матиас бы вздохнул в ожидании неизбежных расспросов: все-таки Флинн Фэйрвинд неисправимо любопытен. Тогда Шоу оторвал бы кусочек травинки и принялся вертеть его в пальцах – не из-за нервов, так, чтобы сосредоточиться.
– Ее звали Патония Шоу. Серебряная Карманница.
– Патония? – прыснул бы Флинн. – При всем уважении к твоей бабуле, что за ужасное имя?
– Она давно мертва, и потребуется нечто большее, чем дешевое оскорбление, чтобы вызвать ее ярость, – ответил бы Шоу со вздохом. Потом покачал бы головой и согнул травинку, придавая ей форму полумесяца. – Нет, она была выкована из железа. Стража трижды арестовывала ее за воровство, и в третий раз ей предложили выбор: работа на Штормград или виселица.
– Как пить дать, она выбрала первое.
– О, да. Она выбрала Штормград. То есть, убийство того, на кого укажут. Причем устроить все нужно было так, словно бедолага погиб в результате несчастного случая, или неудачного ограбления, или еще чего-нибудь в том же роде. Тому же ремеслу бабушка научила мою мать, а когда та умерла – и меня. Она и для меня выбрала Штормград…
Травинка в его пальцах превращается в идеальный круг. Шоу поднимает его повыше, заключая внутрь закатное солнце.
Тут все эти образы угасли, развеялись, сменившись горькой тоской. Открыв глаза, Матиас не увидел ни высокой травы, ни хижины, ни Флинна, слушающего его рассказ.
Патония всегда носила чудовищное количество колец – перстни да кольца сверкали на каждом суставе пальцев, но безымянный палец правой ладони бабушки обвивала только красная нитка, завязанная узлом. Однажды, еще ребенком, Шоу спросил у Патонии, что это значит. Ответом была пощечина, отбившая охоту задавать подобные вопросы навсегда.
И вот сейчас, почему-то вспомнив о маленькой красной нитке, Матиас увидел, как она разматывается, становится все длиннее и длиннее, пока не соединит испуганного мальчика, которым он был когда-то, с тем, кем стал он сейчас – линия, прочерченная кровью. Насколько же иным могло бы быть наследие его семьи, вся его жизнь, если бы ему предоставили свободу выбора! Неужели Флинн Фэйрвинд чувствует то же самое? Неужели он обречен на пиратство и воровство только потому, что мать наставила его именно на этот путь?
Шоу прислонился к холодной золотой стене, разом остудившей разгоряченный лоб, и задумался о свободе, обо всем, что пережил на борту «Храброй Арвы», и о человеке, который был там, рядом. О том, от кого пахло виски, солью и мылом, о том, чей кожаный плащ был таким теплым на ощупь – точно нагретые солнцем камни…
Резко оттолкнувшись от стенки, Матиас улегся на каменный пол, вытянулся во весь рост и уснул беспокойным сном.
На четвертый день хилый тролль в броне не по росту сунул ему под дверь, вместе с миской похлебки, еще кое-что – длинный, широкий стебель травы, превосходный во всех отношениях. Такой жесткий – хоть режь им. Ногти, например, подрезай. Повертев стебель в руках, Матиас оглядел его со всех сторон. Нет, подкопа таким не выроешь, и заточки толковой из него тоже не выйдет… Вспомнив всю ту ахинею, вываленную на головы караульных у двери, он улыбнулся зеленому стебельку.
Да, это – за его «отпуск». За подражание голосам птиц.
Сжав стебелек в ладонях, он поднял руки к груди, как для молитвы – а может, и вправду в молитве. Если у него в самом деле появился друг – настоящий друг, не просто союзник, или знакомый, или, скажем, «источник», – Матиас всей душой надеялся, что тот отправился за помощью. Что Флинн не оставит его в беде. Что на «Храброй Арве» они стали хорошей командой, добрыми товарищами. Что товарищ его уцелел, вывел корабль из шторма, а не лежит мертвым на дне морском.
Многое, многое скажет Шоу этому человеку, когда – и если – отсюда выберется…
Глава двадцать третья. Назмир
На поверхности битумных ям мерцали неглубокие лужицы янтарного света. Как они и ожидали, как и опасались, мятежники до святилища уже добрались. Зекхан поднял руку, требуя тишины, и державшийся рядом помощник повторил его жест. Солдаты, пригнувшись, укрылись в кустах, становившихся реже и реже: вблизи от битумных ям песчаный склон холма уступал место спекшейся, каменно-твердой земле. Помощник Зекхана, Джухо, невнятно рыкнул, качнув вниз острием копья.
До холмистых окрестностей Шоал’джай, откуда до битумных ям оставалось около мили, они добрались верхом, на жутедактилях. В полете пришлось обогнуть острые пики гор, среди которых гнездились дикие жутедактили – опасный маневр, но скорость и скрытность стоили риска. Все прошло гладко, их не заметили, но это уже не значило ничего.
