– И все это из-за какой-то дурацкой книги, – вырвалось у меня.
Малатрисс вздернула голову и нахмурилась.
– Переплетчики создают мир, Переплетчики создают книги, книги создают богов.
– Разве это не делает Переплетчиков богами? – пробормотала я.
Мать погладила меня по руке. Она была права, я слишком давила на это существо. Отчаяние и нетерпение заставляли меня делать ошибки.
– Нет, это делает их Переплетчиками, а вас – ничтожествами.
Седьмой пробудился. Его бездонные стеклянные черные глаза уставились на нас. Мгновение они казались незрячими, затем как будто нашли и увидели нас, и я снова схватила Мать за руку. Та наклонила голову, и ее мягкие розовые волосы коснулись моего плеча.
– Не забывай, – напомнила она, – мужество.
Голос Переплетчика пророкотал по залу, отдаваясь эхом в бесчисленных тенях, окружавших нас со всех сторон. Отметина на моей руке горела огнем. По доброй воле? По доброй ли? Я пристально всмотрелась в глаза того, кто был больше чем богом. Я надеялась, он знает, чего я хочу. Милосердия и возможности еще раз увидеть своих друзей за пределами Гробницы. Разве я не все для этого сделала? Однако могло ли существо, находившееся передо мной, интересоваться такими вопросами?
– Я заберу находящуюся в тебе книгу, – провозгласил Седьмой, кивнув мне. – Я утверждаю, что эта книга Темных Фейри, Дочь Деревьев, будет вновь переписана твоей собственной сущностью.
Глава 26
Отцу это совсем не понравилось. Потому что он, так же как и я с Матерью, понимал, что убрать его означает убрать то, что поддерживает во мне жизнь. Затем что-то неуловимо изменилось, а вместе с этим изменилось и мое понимание. Отец уже не сердился, скорее он был взволнован. Он был в предвкушении. Этот ритуал должен был извлечь из меня его дух, а оказавшись вне моего тела, он получал шанс обрести полную свободу. Воскреснуть. Кто бы ни выиграл – я проигрывала. Переплетчик вынес мне смертный приговор, и бесконечно долгое, мучительное мгновение я не могла сделать ни одного вздоха.
В моем сознании Отец улыбнулся. А потом раздались крики.
Мои крики. В первый раз, когда Отец подавил мою волю, это происходило постепенно. Сначала появилась и медленно крепла некая негативная мысль, которая после превратилась в нечто более опасное. Колючка превратилась в шип, в свою очередь ставший ножом. Я на каждом шагу терялась, не понимая, чья это, собственно, мысль – его или моя собственная. Сначала я перестала добавлять сливки и сахар в чай, потом начала отдавать предпочтение крепкому отвару из сбора трав, который можно было найти только в одном магазинчике в округе. Потом каждое дерево стало пахнуть для меня по-особому маняще, а насекомые, стоило мне только грозно взглянуть на них, тотчас отползали подальше и оставляли меня в покое.
И тогда это было еще вполне переносимо. Я не чувствовала себя пленницей. Скорее казалось, что я вынуждена мириться с присутствием странного родственника, который приехал погостить.
Излишне говорить, что изменения продолжались, становясь все хуже…
В волне жара, который теперь буквально рвался из моего черепа, уцелела одна-единственная мысль: я поступила правильно, ибо, что бы мне ни пришлось сделать, чтобы вырвать это чудовище из своей головы, сделать это было необходимо.
Я ощутила, как мои колени ударились о землю, а где-то в отдалении раздался крик Матери. Это был ответ на требование Переплетчика, хотя это был вовсе не мой ответ. Отец выжидал, позволяя мне чувствовать себя комфортно, дожидаясь, пока я утрачу бдительность. И теперь нанес удар со всей так долго сдерживаемой яростью. У меня не просто опустилась кровавая пелена перед глазами, а появились яркие малиново-черные искры. Настойчивая дробь военных барабанов звучала в моей голове все громче и громче, пока мне не стало казаться, что от грохота у меня сейчас глаза вылезут из орбит, а зубы прокусят язык насквозь.
Вот он, его гнев. Когда-то я носила булавку, подаренную мне мистером Морнингсайдом. На ней было написано «Я Ярость». Но я никогда не была вот этим. Никогда еще я не становилась последней попыткой выжить для загнанного смертью в угол божества. Не с этим ли столкнулись там, за дверью, Кхент и Дальтон? Почувствовал ли пастух, что его время истекает, обрел ли страшную силу и боль в своем неминуемом конце?
Каждое слово книги внутри меня Переплетчик прошептал одновременно, и хотя мои глаза мне уже не принадлежали, я ощутила жжение в пальцах, из которых вытянулись когти, почувствовала, как напрягаются моя кожа, мои ноги, руки и позвоночник, когда жуткий олень из кошмаров моего отца заворочался, вырываясь наружу. Даже Малатрисс выкрикнула что-то непристойное и испуганное на каком-то языке – на том самом утраченном языке, на котором я разговаривала во время ритуала того Переплетчика в магазине Кэдуолладера и на котором теперь было выжжено слово на моей ладони.
– Не шепчи при мне на своем древнем наречии, привратница. В твоей Гробнице могут спать боги, но ты никогда не будила ни одного из них, чтобы бросить им вызов.
Голос Отца – но слова сорвались с моих губ. Он просачивался наружу, словно дым. Мне на плечи легли теплые руки Матери, но он отшвырнул ее прочь, во тьму. Я вскрикнула, но тут же умолкла. Он затолкал меня куда-то вглубь, на самое дно, где я ощущала, что там, наверху, далеко-далеко, есть солнечный свет, но сколько бы я ни дергалась и ни сопротивлялась, подняться выше и увидеть его я не могла. Я тонула в его кроваво-черной ярости и ощущала на языке кислый вкус мести. Это было все, чего он жаждал, – кровь и месть, и его дух оставался глух к мольбам Матери о понимании. О терпении.
– Ты вырвешь меня из этого комка плоти, и на этот раз я буду этому только рад, – прорычал он, и его рука – моя рука! – махнула острыми, как лезвия, когтями в сторону Малатрисс. Из-за него нас всех ожидала смерть. – Он мне пригодился. Но я могу принимать множество форм. Ты можешь уничтожить, развоплотить Белую книгу, но никогда не развоплотишь меня! Я Темный Отец Деревьев, я – Призывающий Ночь, Небесный Олень! Я унесу книгу внутри себя из этого места, и меня никому не остановить!
Мать умоляла уже не его, а Малатрисс. Как долго они будут мириться с таким неповиновением? Отец, должно быть, сошел с ума, если думал, что сможет одолеть тех, кто создал его самого.
Я читала дневник Дальтона, и это означало, что он тоже его читал. Только безумец мог без должного внимания воспринять такое серьезное предупреждение. Ну да, конечно. Конечно, он был совершенно, безнадежно безумен.
– Теперь понятно, – невозмутимо заговорил Переплетчик, явно заинтригованный. – Передо мной не одно существо, а два! И это тоже, как и все остальное, можно исправить.
Отец взревел и, не в силах остановиться, набросился на Малатрисс. Она зашипела, как и ее питомица. Белая змея поразительно быстро атаковала Отца, но он отбил эту атаку ответным ударом, а затем Малатрисс пустила в ход все свои шесть рук. Двигаясь с молниеносной скоростью, она уворачивалась от каждого взмаха когтей, пока наконец ей не удалось ухватить Отца за руку. Одна, потом две, потом три руки сжались, рванув его – нас! – вниз и прижав к полу.
