– Знак Переплетчика. – Он уставился на мою руку, словно завороженный неразборчивой надписью на моей ладони. Потом его алые глаза метнулись ко мне. – Ты освободила Мать. Ты пережила встречу с Переплетчиком. Ты сильнее, чем я думал, дочь.
Дочь. Теперь я была не глупой девчонкой и не ребенком, а дочерью.
– Отпусти меня, – прошептала я. – И исчезни. Я действительно сильнее, чем ты думаешь, и со мной мои друзья.
– Друзья? – Он засмеялся, и это было похоже на карканье ворона во тьме. – Зачем тебе друзья, если мой дух становится все сильнее? Иди! Иди к дереву. Разрежь его кору, выпей его сока – и для пастуха и ему подобных никогда не наступит рассвет.
Нет. Слово было у меня на языке, но как бы сильно я ни старалась его произнести, мои губы оставались плотно сжатыми. Я чувствовала, что мир начинает расплываться. На глаза опустилась кровавая пелена: влияние Отца было слишком сильным и я не могла ему сопротивляться. Приезд сюда был ошибкой. Я не учла, что близость к его физической оболочке каким-то образом придаст смелости его притязаниям на власть надо мной, и вот это произошло. Моя борьба была отважной, но короткой, потому что мне нечего было противопоставить росткам его сущности, которые постоянной болью проникали в мой мозг.
Мир пришел в движение, как по волшебству. Все казалось нереальным. Я почувствовала, как ноги вынесли меня из комнаты и понесли вниз по лестнице, потом я повернула к кухне. Выход наружу был забаррикадирован, так что открыть дверь, не подняв шума, и выскользнуть из дома незамеченной не получилось бы. Поэтому я опустилась на четвереньки и, как крыса в нору, поползла по тоннелю, который прорыл под домом Бартоломео. Возможно, он приступил к этому проекту несколько месяцев назад – вместе со всеми теми ямами, которые копал во дворе. Корни и грязь царапали мои щеки, но я не обращала на это внимания, хотя чувствовала и их, и скользкую холодную глину под руками, пахнущую травой и сырой землей. Насекомые, спешащие по своим ночным делам, скользили по моим рукам и лодыжкам, ползали по спине и волосам, щекотали затылок ужасными маленькими лапками.
Нет, нет, нет. Я не должна была выйти наружу, только не сейчас, когда Арбитры пастуха могли в любой момент спуститься с небес. И если они это уже сделали, я больше боялась не за себя, а за них: теперь Отец полностью меня контролировал, а его ярость и жестокость по отношению к ним были невероятными. Я ползла и ползла вперед, цепляясь ногтями, пробираясь по земляному лазу, пока наконец не почувствовала на лице порыв ветра. Тоннель изогнулся вверх. Тяжело дыша, я выбралась из ямы. Покрытая грязью и насекомыми, с широко распахнутыми невидящими глазами я наверняка выглядела устрашающе, и каждый мой шаг контролировал засевший у меня в голове монстр.
Дерево было уже недалеко. Я это чувствовала – это чувствовал Отец! И я побежала – сначала медленно, потом все быстрее, – направляясь к восточной границе поместья. Я надеялась, что кто-нибудь в доме заметит меня и придет на помощь. Но меня могли заметить только после того, как Отец добьется своего и развяжет войну, использовав меня в качестве своего инструмента.
Пожалуйста, – мысленно взмолилась я, обращаясь к Отцу. – Пожалуйста. Позволь мне идти своим путем. Как ты можешь быть таким бесчувственным в отношении собственной дочери?
Но он был молчалив, безжалостен, и я вздрогнула, внезапно почувствовав, что нижние ветви дерева касаются моего лица. Невозможно. Как оно могло вырасти так быстро? Когда я уезжала весной, оно было лишь крошечным побегом, но теперь… Мои руки нащупали ствол. Это было взрослое дерево – столь быстрый рост обеспечил ему прах Отца.
– Он должен был срубить это проклятое дерево, – смогла прошептать я.
Молчи, дочь. Режь кору. Режь ее.
У меня в руках не было ничего, и он заставил меня рвать кору ногтями. В мои ладони впивались щепки, когда я скребла ствол, как обезумевший зверь. По моим щекам бежали капли, но это была вовсе не холодная роса с листьев, это были горячие слезы, которые струились из глаз. Боль была невообразимой, отметина на моей ладони пульсировала и горела огнем.
Я рвала и царапала кору, зная, что к утру у меня будут ободранные, окровавленные пальцы. Если только утро вообще наступит… Мне стало еще страшнее, когда боль прекратилась: сначала у меня онемели пальцы, потом кисти и запястья. Кровь полностью пропитала рукава моего вконец испорченного платья. Но отец был неумолим, а я совершенно лишилась сил в тени этого дерева, рожденного смертью.
Вокруг меня поднялся туман, и я почувствовала, как по моей коже течет липкий сок. Резкий травяной запах почти привел меня в чувство, но нет, это ощущение пропало, сок покрыл мои руки, только усилив хватку отца. Дрожа, я отшатнулась от дерева, наклонилась и лизнула свои пальцы.
Я слышала, как кровь стучит в ушах, словно военные барабаны. Пастух и его приспешники не увидят следующего восхода.
Глава 20
Эта ночь возвращалась ко мне пугающими фрагментами, обрывками сна, в котором все было залито кровью.
Чей-то крик о помощи. Хруст костей под моими пальцами. Запах леса, потом запах страха. Изломанное тело у ног. Золотистые перья, рассыпавшиеся вокруг, как опавшие осенние листья.
Кто-то держал меня за руку, но когда я попыталась сесть, то почувствовала, как мне в грудь и ноги впились тяжелые железные цепи. Я, моргая, уставилась в потолок, прислушиваясь к затихающим голосам вокруг. Ладошка в моей руке была знакомой и очень маленькой.
– Она очнулась! Она очнулась! И теперь выглядит уже не такой злой.
Рядом со мной на кровати сидела Поппи. В памяти вдруг всплыли другие сцены, воспоминания о временах, когда я просыпалась и видела перед собой ее личико, слышала ее голос. Но тогда я не была прикована к постели цепями. Голова болела, и я застонала, потом выпила чаю, который поднесла к моим губам Поппи. Она поддерживала мою голову, пока я пила.
– Уже очень поздно, – сказала она. У изножья кровати стояла Мать и наблюдала за нами. Она никогда не выглядела усталой, словно ей вообще было незнакомо это состояние. – Все остальные устали и ушли, но я сказала, что останусь с тобой. И Бартоломео тоже.
Пес фыркнул где-то рядом с кроватью. Прикованная, я могла лишь слегка поднять голову. К счастью, меня переодели и, как могли, вымыли. По крайней мере, я не чувствовала, что в моих волосах копошатся мерзкие насекомые.
– Захочу ли я знать, что произошло? – пробормотала я.
Мой голос скрипел, словно горло было забито крапивой.
– Я нашла тебя до того, как ты выпила слишком много сока, – мягко ответила Мать, сложив руки перед собой. Она где-то оставила свою вуаль и теперь стояла передо мной только в измятом шелковом платье. Ее обнаженные руки бугрились мускулами. – Но один из Надмирцев успел заметить тебя среди деревьев. Они… не могут противостоять твоей ярости.
