Но его любовь к Венди оказалась сильнее.
Я сидела на кровати, смотрела на кучу журналов, которые притащила домой, думая, что переоценила себя. Как я вообще могу давать советы читательницам «Женского Дня»? Даже своего жениха удержать не смогла.
Я совершенно не подходила для этого. И все же, я знала, каково им. Могла проявить сочувствие, дать понять, что они не одиноки в своих бедах.
Я не собиралась сидеть вот так, продолжая убиваться. Да, Эдмунд ушел от меня, и это было ужасно, но он был жив и, как следовало из телеграммы, счастлив, так что пусть все так и останется, а я буду жить дальше. Дела у многих шли гораздо хуже моего, и, как всегда говорила мама, бабушка не для того полжизни провела, приковывая себя к ограде, чтобы женщины сегодня мыкались, пока их кто-нибудь не подберет.
Вот именно.
– Ну что же, вперед! – скомандовала я.
Я отставила в сторону бокал, достала из сумки письма, ручку и блокнот и раскрыла один из журналов на странице «Нам пишут», делая заметки на чистом листе.
Сразу становилось ясно, почему эти журналы популярнее нашего. Советы в них были полезными, чувствовалось неподдельное участие в ответах на те вопросы, что миссис Бёрд сочла бы неприемлемыми. Не было ни стеснения, ни заискивания, и во всех этих журналах звучало одно и то же. Женщины, потерявшие голову от любви, а затем пожалевшие об этом, и те, кто боялся за своих детей. Те, кто устал от родительского гнета. Были и просто невероятно глупые, но все эти письма печатали. И даже обещали присылать им ответы на те вопросы, про которые в журнале не напишешь.
Все они занимались тем, что помогали людям. Делали свое дело.
Я взглянула на кучку писем, лежавшую передо мной. Какой ничтожной была она в сравнении с тысячной аудиторией больших журналов! Вдруг миссис Бёрд изменит свое мнение, увидев, что можно все делать по-другому? И тут же я вспомнила, как она меня распекала. Я не стану их читать, я не стану отвечать на них. Нет, не стоило и надеяться на такую перемену.
Я открыла письмо девушки, жених которой охладел к ней. Он говорит, что любит меня, но в нем нет страсти. Неужели Эдмунд чувствовал то же самое? А я, если быть честной с самой собой, что чувствовала я? Внезапно я поняла, что радуюсь тому, что мы с ним не поженимся. Если бы он не встретил Венди, мы бы продолжали жить во лжи. Какой ужас! Лучше уж быть одной. Сделаю карьеру, а может, найду себе другого. Буду делать, что захочу.
Я решила ответить Запутавшейся и предложить ей план действий, но не обнаружила ни обратного адреса, ни конверта. Момент триумфа был подпорчен. Я понимала ее, знала, как ей помочь, но как написать ей? Ничего не вышло.
Разозлившись, я кинула письмо обратно. День выдался просто чудовищный. Телеграмма от Эдмунда, взбучка от миссис Бёрд, препятствия на каждом шагу. Я устала от того, что кто-то другой диктовал мне, как я должна поступать.
Паршивый день и бокал виски взвинтили меня. С чего бы мне не помогать Запутавшейся? И любой другой из девушек, что читали «Женский День»? Миссис Бёрд было на них плевать. Она даже не читала половину публикуемых номеров.
И не заметила бы, если бы в печать просочилось письмецо-другое.
А что, если получится?
Риск был велик. Безумно велик.
Самое время попробовать.
Глава 8
Запах ломтиков ананаса
Одним из преимуществ расставания с Эдмундом было то, что мое нелепое устройство на работу в женский еженедельный журнал могло пройти незамеченным для моей семьи. Когда я сообщила им, что нашей помолвке конец, родители предложили провести выходные дома, а устоять перед такой редкостью, как чай с пудингом из патоки, было невозможно. И еще Джек наконец-то получил отпуск, а это означало, что всего через неделю после того, как я стала свободной карьеристкой, Банти и я будем пробираться через сугробы к дому моего детства в Литл-Уитфилде.
Хоть я и опасалась праведного гнева родителей, готового излиться на Эдмунда, они были правы. Было бы здорово выбраться из Лондона. Авианалетов там почти что не было, разве что на поле разорвется бомба-другая, когда вражеский пилот безнадежно сбивался с курса, а мысли о том, что две ночи я проведу в теплой, уютной кровати, а не полусонной спускаться ночевать в убежище или носить каску в пожарной части, грели меня сильнее, чем мечты о неделе в Монте-Карло.
Всю последнюю неделю на работе я была «сущей праведницей», по словам миссис Бёрд, подбирая для нее безупречные письма, к которым она бы ни за что не смогла придраться. Я отправила четыре ответа читательницам и даже протащила в журнал коротенький ответ Запутавшейся. Правда, без помощи выпивки я бы вряд ли справилась.
Банти ничего обо всем этом не знала. Мне было трудно такое держать в тайне от своей лучшей подруги, но она была так поглощена моим расставанием с Эдмундом, что решила бы, что я слегка повредилась рассудком. Честно говоря, даже если бы я убедила ее в том, что тайком отвечать на неприемлемые письма без ведома миссис Бёрд вполне нормально, я все равно зашла слишком далеко. Я играла в опасную игру и предпочитала никому не раскрываться.
В субботу утром мы с Банти сели в поезд, отправлявшийся с Ватерлоо, полный солдат, возвращавшихся в казармы или покидавших их и тех, кто тоже отправлялся к родным на выходные. Много военных ехало в Веймут, и Банти усмотрела в этом идеальную перспективу для замены Эдмунду, хотела я того или нет. Втиснувшись в забитое купе, мы весело скоротали путь до Гемпшира в компании очень любезных офицеров, уступивших нам свои места и подаривших плитку шоколада, пару сигарет, хоть мы и не курили, и три адреса, куда мы с Банти просто обязаны были написать.
Снег тихо падал, пока мы шли со станции Литтл-Уитфилд. Близилась буря родственных чувств, и Банти как нельзя лучше подбадривала меня.
– Все не так уж и плохо: теперь тебя не застрелят на фронте при исполнении репортерского долга, а могли бы, попади ты в «Ивнинг Кроникл».
– Хмм, не думаю, что они будут интересоваться тем, как дела на работе. Им не терпится перемыть косточки Эдмунду. Нам придется здорово потрудиться, чтобы их уболтать, а не то из его кишок сделают занавески.
– Звучит неплохо, – рассмеялась Банти, эффектно разбив галошей ком снега.
Прямо перед Викарадж Хилл мы свернули налево, затем на главную дорогу, с радостью увидев там же, где и всегда, высокие, могучие дубы под тяжкой ношей. В детстве с Джеком и Банти мы играли в салки под сенью этих деревьев: мчались, словно ветер, чтобы дотронуться до коры, крикнув «Я в домике!».
Когда налеты были особенно яростными, я закрывала глаза и вспоминала эти дубы, спокойные, недвижные, такие надежные. Пока они стояли там, с нами не могло случиться ничего плохого.
Свернув на Глеб-Лейн, мы увидели Пеннифилд-Хаус. Этот маленький георгианский домик окружали плакучие ивы, а его окна были сделаны так, что, казалось, весь он был построен по проекту ребенка. Я каждый раз смотрела на него с любовью. Сегодня, впрочем, меня прервал здоровый снежок, попавший в голову и сбивший мой берет. Я затарахтела, как старый отцовский автомобиль.
