Хватка ослабла в тот самый момент, когда шеи коснулось что-то влажное и холодное. Всеволод судорожно вздохнул и дернулся, стряхивая с себя как-то враз потерявшую хватку тварь. Наверное, лишь поэтому у него получилось. Потому что тварь вдруг ослабла. У него получилось и вдохнуть свежий воздух, и оттолкнуть, и обернуться.
Она все еще стояла за его спиной. Тонкая, бледнолицая, большеглазая. Но даже туман не мог замаскировать ее нечеловеческую природу. Вот только смотрела она не на него, а вниз, туда, где между пуговиц пальто торчало что-то острое, угрожающее. Она скреблась по этому острому синюшными когтями и стонала почти по-человечески. И с бескровных губ ее слетали на землю кровавые хлопья.
А потом она сделала шаг вперед. Всеволод отступил в сторону за мгновение до того, как она рухнула на землю, рухнула и замерла. Теперь уже навсегда. Из спины ее, прямо между лопатками торчала палка. Или кол… Или что-то там прошило ее насквозь? А на дорожке стояла Татьяна. Стояла и смотрела на лежащее между ними тело. Руки ее дрожали, и губы дрожали тоже, но во взгляде синих глаз была какая-то просто невероятная решимость. Наверное, из-за этой решимости туман опасался к ней приближаться, припадал к земле, путался в ногах, как путается в ногах своего хозяина голодный кот. Всеволоду подумалось вдруг, что стоит ей лишь протянуть руку, и туман поднырнет под ее ладонь в поисках ласки и утешения.
– Я ее убила… – Татьяна посмотрела сначала на свои раскрытые ладони, а потом на Всеволода. – Я убила Настю.
Она смотрела, а Всеволод приходил в себя, начинал осознавать произошедшее. Осознание давалось тяжело, через боль, но сознание его сделалось ясным и четким.
– Только не кричи, – сказал он и взял Татьяну за руку. – Не кричи и не плачь. Слышишь меня?
Она молча кивнула. Ни кричать, ни плакать она не собиралась. Ее собственное сознание прояснялось прямо в этот самый момент.
– Это больше не Настя. Ясно?
– Ясно.
– Она пыталась меня убить. Видишь? – Всеволод дернул вверх рукав куртки, показывая свое запястье. – Видишь, Таня?
Она кивнула, облизала сухие губы.
– Ты меня спасла. – Мало приятного в том, что тебя спасла какая-то девчонка, но если это признание поможет привести девчонку в чувство… – Если бы не ты, она… оно бы меня убило. Ясно?
Татьяна снова кивнула. Теперь туман клубился не только вокруг нее, но и в ее синих глазах. Всеволоду вдруг начало казаться, что она сейчас не здесь, не с ним, что она как будто видит сон наяву. Да как угодно, лишь бы молчала и не мешала.
Он подошел к лежащему на земле существу и едва удержался от желания пнуть его носком ботинка. Удержался, потому что когда-то это существо было человеком, а сам он все еще человек.
Из-за воткнутой палки не получалось перевернуть тело на спину, и, сделав глубокий вдох, Всеволод эту палку выдернул. Она вышла неожиданно легко, совершенно беззвучно. Кровь на ней была не красная, а черная, а острие было чем-то заточено. Отчего-то вспомнился Григорий. Всеволод видел его однажды с такой вот заточенной палочкой. Или не палкой, а колом? Осиновый кол? Вурдалаки, упыри, ночные кошмарные сказки… Неужели такое есть на самом деле?
Об этом можно спросить позже – или у Григория, когда тот объявится, или у Татьяны, когда она придет в себя. А пока нужно осмотреть тело.
Осмотрел. Сцепил зубы и осмотрел, лишний раз убедился в том, что Татьяне не за что себя винить: она убила не человека, а нежить. Здравствуйте, мракобесие и дремучесть! Она убила упыря. Существо из страшных сказок, хитрое, голодное и беспощадное. А убила, потому что проткнула осиновым колом. Вот такие дела… Вот они, сказки про осиновый кол! Те самые сказки, что обозвали фольклором и задвинули на задворки памяти. Про упырей и вурдалаков ему рассказывал на сон грядущий прадед, глуховатый и полуслепой. Прадед был как раз из местных, видовский, сказок таких у него в запасе было очень много. Про упыря из господ, которого мужики повесили на дубу. Про его жену-красавицу. Красавицу-упырицу, заманившую в свои сети с десяток деревенских хлопцев. Жену-упырицу загнали в часовню, да там и сожгли, потому что из часовни никакой нежити ходу нет. Помнится, мама, однажды услышав эти рассказы, потом сильно ругалась и на прадеда, и на Всеволода. Наверное, прадед после этого ничего такого больше и не рассказывал. Наверное, поэтому Всеволод все забыл. Тогда забыл, а теперь вот вспомнил. И про упырей, и про проклятую усадьбу в лощине, и про сожженную часовню. Уж не ту ли часовню, что они безуспешно осматривали ночью с дядей Гришей?
Но это потом, а сейчас нужно что-то сделать с телом, как-то спрятать его от посторонних глаз. Он не думал, что это существо смогут унюхать сторожевые овчарки, но утром, когда развеется туман, на него может наткнуться патруль. И вот тогда начнутся вопросы. Нет, не вопросы – а допросы! Потому что и ведьма, и фон Клейст точно знают, что происходит. Потому что оба они к этому причастны!
– Стой здесь и никуда не уходи. – Всеволод бросил быстрый взгляд на Татьяну.
Можно было не предупреждать. Она никуда не уйдет. Не в нынешнем своем состоянии.
…Тело было тяжелым, словно начиненным свинцом. Всеволод оттащил его к старому дубу, разгреб прошлогодние листья между корней, а потом этими же листьями тело и присыпал. Пока хоть так…
Уходя от дуба, силой воли он заставил себя не оборачиваться и не смотреть. Все, оно мертвое! Мертвее уже и быть не может. Не откопается, не выберется на волю и больше ни на кого не нападет. Вот так нужно думать. И не оборачиваться…
Татьяна стояла там же, где он ее и оставил. В глазах ее по-прежнему клубился туман. И что ему с ней делать? Как выводить из этого состояния?
Не пришлось выводить, сама вышла. Вздрогнула, моргнула, уставилась на него ясным, совершенно осознанным взглядом. Вот тогда он окончательно уверился, что не будет ни слез, ни истерик, что эта девчонка куда смелее и куда отчаяннее его самого.
– Она ее ищет, – сказала Татьяна едва различимым шепотом. – Нам нужно уходить.
– Кто? – Он тоже перешел на шепот.
– Старуха. Она сделала Настю такой, а теперь ищет.
Севу не удивили эти слова. Если уж он поверил в существование упырей, то почему бы не поверить в тех, кто может их создавать? Понять бы еще, почему не получилось с теми девочками из башни…
– Пойдем. – Татьяна дернула его за руку, за ту самую – покусанную, и он поморщился от боли, а потом с запоздалым ужасом подумал, что теперь и он может стать таким, как то существо. – Прости. – Она заметила его гримасу и, наверное, почувствовала его страх, потому что вдруг сказала: – Не бойся, это так не работает. Все будет хорошо.
Сказала и потянула его за собой в непроглядный туман. В этом тумане она ориентировалась на удивление хорошо. Или видела? Или слышала? Как бы то ни было, а Севе хотелось расспросить ее лишь об одном – о том, как «это» работает!
* * *
В какой-то книжке это называлось памятью предков. Во всяком случае, именно так тогда Тане запомнилось.
