И немудрено простудиться, если гулять по улице босиком и в одной ночной рубашке.
– Почему ты не ешь? – Бабушка не сводила с Насти глаз. И не одна она. Всеволод тоже не сводил. Взгляд его был встревоженный и очень внимательный. Может быть, он тоже стал свидетелем ночной Настиной прогулки? А если так, почему не привел домой? Почему позволил бродить по ночному парку?
Задавать эти вопросы бессмысленно. Все равно ей никто не ответит. В этом доме у каждого есть своя тайна. Наверное, если бы Таня захотела узнать, то узнала бы, вытянула всю необходимую информацию, как вытянула ее из Сони. Но она не хотела! Нет, не так! Она боялась причинить любому из них вред. Даже Всеволоду.
– Так почему ты не ешь? – повторила бабушка. – У тебя что-нибудь болит, Настя?
– Ничего. Все хорошо. – Настя придвинула к себе тарелку с остывшей кашей, подцепила пару крупинок ложкой, положила в рот и принялась жевать.
– Ладно, – сказала бабушка, но удовлетворенной она не выглядела. Хорошо, если причиной ее тревоги является лишь визит бургомистра. А если есть еще что-то?
– Григорий не с вами? – спросил Всеволод, как показалось Тане, с вызовом.
– Нет. Я думала он здесь. Сама ищу его с утра. – Бабушка посмотрела на повариху: – Шура, он здесь не появлялся?
– Нет. – Та раздраженно передернула тощими плечами. – Не было мне заботы, приглядывать за всеми. – Но и за ее раздражением чувствовалась тревога. Не такая сильная, как у бабушки, но все же… Она хотела еще что-то сказать, но в кухню с клубами почти по-зимнему морозного воздуха ввалился крупный, пропахший махоркой мужик.
– Искали, Ольга Владимировна? – спросил он, поздоровавшись со всем разом. – Мне эти… на воротах сказали. Там у них опять… – Он прикусил язык, замолчал.
– Что – опять? – Тетя Шура подозрительно сощурилась.
– Ну, это… что и прошлые разы… – Дядька уже и сам был не рад, что начал этот разговор.
– Опять? – Тетя Шура ахнула, прижала ладонь к груди. – Кто ж на этот раз? – спросила шепотом, бросила быстрый взгляд на бабушку и так же шепотом сказала: – Григорий куда-то пропал…
– Нет. – Мужик покачал головой. – Там другой кто-то. Меня близко не подпустили. Да я и сам не сильно рвался, но не он.
– Вы про зверя говорите? – В наступившей тишине голос Сони прозвучал неожиданно громко. – Про зверя, который разорвал Гюнтера, а теперь охотится в лощине на местных?
– Любопытная Варвара, – сказала бабушка едва слышно, а Таня подумала, что все они здесь что-то знают. Все, кроме нее. И от этого незнания неуютно вдвойне. А еще от того, что дядя Гриша и в самом деле куда-то пропал.
– Там сейчас переполох. – Мужчина присел к столу, и тетя Шура тут же придвинула к нему большую чашку с чаем. – Сам туда пошел с этими своими… псами. Дальше я уже не смотрел, велели заезжать внутрь. А меня ж дважды просить не нужно. Что здесь творится, а? – Посмотрел он почему-то на бабушку, словно только у нее одной были ответы на все вопросы.
– Не знаю, Ефим, – сказала она сухо, а потом добавила: – Пойдем, нам поговорить с тобой нужно, обсудить разное.
Ефим с тоской посмотрел на чашку чая, вздохнул, выбрался из-за стола и вслед за бабушкой вышел из кухни. Несколько мгновений царила тишина, а потом все разом заговорили. Обсуждали новости, предполагали, что за зверь мог открыть охоту на людей, гадали, куда подевался Григорий. Без бабушки и Григория встала вся работа, но никто по этому поводу особо не переживал. Разве что Настя. Насте было неуютно. Тарелку свою она отодвинула с каким-то мучительным выражением лица.
Выпив по две чашки чая, парни вышли на крыльцо и принялись курить. Соню нагрузила работой тетя Шура: заставила мыть посуду. На Настю и Таню никто не обращал внимания. Настю, наверное, жалели, а Таню просто не замечали. Так они и сидели за столом друг напротив друга. Настя немигающим взглядом смотрела прямо перед собой, ее тонкие пальцы скользили по столешнице, словно гладили отполированное дерево. Рукава растянутой вязаной кофты от этих размеренных движений медленно ползли вверх, и Таня увидела рану на Настином запястье.
Да, это была не царапина, как ей показалось ночью, а именно рана. Или даже укус. Аккуратный, расчетливый укус… Кто ее так? Таня видела раны, которые остаются после собачьих зубов, этот укус не имел с ними ничего общего. А может это вообще не укус? Может ей просто показалось?
– Кто тебя так? – спросила она шепотом.
– Что? – Взгляд Насти сделался чуть более осмысленным, но ненадолго. Ей был неинтересен этот разговор, ей хотелось побыстрее уйти, словно за пределами этой кухни ее ждало неотложное дело.
– Я спрашиваю, откуда у тебя эта рана? – повторила Таня.
Настя проследила за ее взглядом и одернула рукав кофты.
– Ниоткуда, – сказала равнодушно. – Не твое дело.
Вот только Тане казалось, что это ее дело, что это очень важно – узнать, откуда на Настиной руке следы от укуса. Ей казалось, что это как-то связано с ночной прогулкой. Все это казалось, но кое-что она знала наверняка: Настя не скажет, что с ней случилось. Возможно, она сама не помнит, а возможно, просто не хочет об этом говорить. И если она не помнит или не хочет, то можно попробовать узнать самой…
Решение было спонтанным, едва ли не таким же спонтанным, как попытка отбиться от нападок Сони и пробиться сквозь каменную стену Всеволода. Если ей ничего не говорят, она узнает сама.
…В Настиной голове призывно и настойчиво звучал голос. Тот самый, который разбудил Таню среди ночи. Только тогда она не поняла, не разобралась, что это голос, а сейчас знала наверняка. Настиных рук касались по-стариковски узловатые пальцы, а острые ногти рисовали на коже диковинные узоры. Таня чувствовала эти прикосновения собственной кожей, чувствовала страх пополам с жадным нетерпением, видела… видела старуху. Ту самую, что еще вчера пыталась копаться в ее голове. Вчера утром она копалась в Таниной голове, а нынешней ночью впивалась нечеловечески острыми зубами в ее запястье… Нет, не в ее – в Настино. И эта дрожь, и жажда, и могильный холод – все это не ее чувства, а Настины. Это из Настиных вен медленно, смакуя каждую каплю, старая ведьма высасывала кровь и жизнь, а потом… А потом острый ноготь вспорол обтянутое пергаментно-тонкой кожей, усыпанное старческими пигментными пятнами запястье, выпуская на волю черную кровь. А потом черная кровь смешалась с красной, из всех чувств остался только голод. Лютый и неутолимый, заставляющий прислушиваться к биению пульса, заставляющий жадно принюхиваться и искать, искать…
Таня отшатнулась, обеими руками закрываясь и от голоса, и от голода, инстинктивно пытаясь забыть то, что увидела. А Настя смотрела на нее равнодушными пустыми глазами. Или не Настя смотрела, а та, другая, которая не человек, совсем-совсем не человек!
– Что с тобой?
Нырнув в этот темный, пахнущий кровью и страхом омут, Татьяна потеряла связь с настоящим. Потеряла связь, потеряла контроль, не заметила, как в кухню вернулся Всеволод. А он вернулся, подошел к столу и смотрит. Смотрит то на нее, то на Настю, но спрашивает ее, Таню.
