Фобос бросил на Ольгу внимательным взгляд и потрусил следом.
Ольга вышла во двор, замерла на крыльце, вглядываясь в наползающий со стороны парка туман. В этом тумане все теряло очертания: и живое, и неживое. В этом тумане оставалось место одним лишь звукам, приглушенным крикам и собачьему лаю. Она вздрогнула, помешкав мгновение, решительным шагом направилась в ту сторону, откуда доносились звуки – к выезду из усадьбы. Там у раскрытых ворот стояло четверо солдат, двое из них удерживали за ошейники овчарок. Псы вели себя беспокойно, скулили и рвались к лежащему у ворот телу. Сначала из-за тумана Ольге показалось, что это ворох тряпья, но стоило лишь приглядеться, чтобы понять – на земле лежит человек. Кто, не разглядеть, но дышать уже стало тяжело. Она взяла на себя грех. Или ответственность. Или как назвать то страшное милосердие, которое она совершила? А если не получилось, если она опоздала и это… этот человек – Григорий?..
Ольга стояла у распахнутых ворот, не решаясь переступить невидимую черту, приблизиться и посмотреть. А псы рвались с поводков, то рычали, то скулили. И солдаты стояли в растерянности.
– Кто это? – спросила Ольга у ближайшего к ней часового, молодого белобрысого парнишки с посиневшим от холода кончиком носа. – Что случилось?
Он глянул на нее непонимающим взглядом, а потом неуверенно улыбнулся, наверное, помнил, как фон Клейст брал ее с собой на прогулку, или слышал об особом расположении к ней старухи.
– Там… какая-то дьявольщина, – сказал, клацая зубами.
– Дьявольщина? – Ольга сделала шаг вперед, заглянула часовому в глаза, велела: – Рассказывай!
– Местный. Это местный… – Солдатик часто моргал, шмыгал носом и старался не смотреть в сторону тела. Она тоже старалась не смотреть, хотя следовало бы. Нужно себя заставить, вот точно так же, как она заставила говорить этого немецкого мальчишку. – Он вышел из леса. Мы предупредили, что будем стрелять. А он все шел и шел. Я выстрелил. У нас такой приказ, понимаете? – Теперь уже солдатик заглядывал ей в глаза, словно искал оправдание своему поступку.
– Понимаю. – Кончики пальцев онемели, а рана под ключицей задергалась.
– Я выстрелил три раза, а он даже не остановился. Он шел и шел… – Солдатик снова шмыгнул носом. – Потом выстрелил Франц, он вообще никогда не промахивается. А это… отродье продолжало идти вперед! – солдат поежился. – Франц спустил собак, но собаки не стали нападать.
Собаки, натасканные на поимку и уничтожение людей, не стали нападать. Есть от чего потерять самообладание. А Ольге нужно посмотреть самой, потому что этот пересказ событий слишком длинный, слишком путанный. Она не выдержит больше неведения.
– Я сама. – Ольга шагнула к телу, сделала глубокий вдох, посмотрела…
Это был Мотя Заболотный – деревенский дурачок, в равной степени любопытный и безобидный. На фронт его не взяли, немцам он тоже не пригодился, а жизнь свою закончил вот здесь, у ворот Гремучего ручья.
– Видите? – послышалось за ее спиной. – Следы от пуль есть, а крови нет.
Ольга видела. И дыры от пуль, и рваную рану на шее, и прошлогодние листья, налипшие на порванную в нескольких местах штанину.
– Он кинулся на Франца… Всю обойму разрядил. В упор стрелял, – шепотом сказал часовой. – Только тогда получилось убить.
Франц, высокий и тощий, ссутулившись, курил в сторонке, ни на кого не смотрел. В одной руке он сжимал сигарету, а в другой автомат.
– Получилось ли? Остановить – возможно, а вот убить… Но если не довести дело до конца, если оставить все, как есть, неизвестно, какие могут быть последствия. Нет, известно! Это… существо очнется. Ведь не оживет же. Мертвое ожить не может. Оно очнется голодным и яростным и начнет убивать.
Ольга осмотрелась. Франц курил, бездумно вглядываясь в туман. Двое часовых пытались усмирить псов и не смотрели в их сторону. Лучшего времени не будет!
– Ты должен кое-что сделать, – сказала Ольга, глядя солдатику в глаза. – Послушай меня внимательно.
Он слушал, зрачки его делались узкими, губы синели, а рука тянулась к висящему на поясе ножу.
– …А потом забудь. – Ольга тронула его за рукав шинели и отошла к воротам.
Ей оставалось лишь наблюдать, как солдатик подошел к телу и со всей силы вонзил нож в грудь упырю, как дернулось и обмякло теперь уже окончательно мертвое тело. Никто ничего не заметил. Солдатик сунул нож обратно в ножны, вернулся к воротам.
– Не нужно вам сюда, фрау Хельга, – сказал он, встретившись с Ольгой взглядом. – Возвращайтесь в дом.
– Кто это? – Ольга кивнула на тело.
– Партизан. Пытался проникнуть на территорию усадьбы. – Солдатик потер озябшие ладони, заметил на пальцах следы крови, удивленно нахмурился.
– Сегодня вечером приедет господин бургомистр, – сказала Ольга сухо, и солдатик вытянулся в струнку. – Как только в поместье прибудет грузовик из города, велите водителю первым делом разыскать меня.
Она не стала дожидаться ответа, развернулась, пошагала прочь от ворот, возле которых осталась лежать последняя жертва этой страшной ночи. Ей хотелось думать, что последняя.
* * *
Таню разбудил толчок в плечо. Вскрикнув, она открыла глаза. Перед кроватью стояла уже полностью одетая Соня.
– Хватит спать, – сказала она и зевнула, а потом развернулась к Насте, потрясла ее за плечо. – Настя, подъем! – На сей раз голос ее был добрее. Или Тане это просто показалось со сна?
Она и сама не заметила, как уснула, соскользнула в зыбкий предрассветный сон. Она выбиралась из него тяжело, как из трясины, и все никак не могла понять, события минувшей ночи случились на самом деле или всего лишь ей приснились.
Сомнения рассеялись в тот самый миг, когда Таня увидела грязные ноги Насти. Она вымыла полы, но не подумала про ноги. Да и что бы она сделала с чужими грязными ногами! Да и зачем! Ее здесь все ненавидят, считают фашистской приспешницей.
Таня рывком села на кровати, в самый последний момент вспомнив про сотрясение, и успев сгруппироваться перед неминуемой вспышкой головной боли. Но боли не было! Таня чувствовала себя вполне здоровой и, кажется, даже выспавшейся.
– Что с тобой? – послышался голос Сони, и Таня вздрогнула.
Вот только обращалась Соня не к ней, а к Насте. Та сидела на кровати, зябко обхватив себя руками за плечи. Длинные рукава ночной рубашки скрывали ее запястья, но Таня была уверена, что на одном из них есть глубокая царапина.
– Знобит, – сказала Настя, натягивая на себя одеяло. – И кошмары всю ночь снились.
Соня приложила ладонь к ее лбу, покачала головой и сказала:
– Температуры нет. Но выглядишь ты хреново. – Она бросила быстрый взгляд на Таню. – Это потому, что почти ничего не ешь. Надо попросить тетю Шуру, чтобы положила тебе сегодня побольше сахару в чай. Эта немецкая ведьма тебя совсем замучила, ты вчера даже на ужин не приходила.
