Он говорил и продолжал приближаться: медленно, крадучись, словно загонял дичь. Да, так и есть! Она дичь, он охотник. Любопытный, заинтригованный, но все равно охотник.
– Всего мгновение – и я вас отпущу…
Александр двигался быстрее, чем говорил. Спустя обещанное мгновение Габи почувствовала, как его ледяные пальцы сжали ее плечи. Он держал ее на вытянутых руках, словно боялся запачкаться. Держал и всматривался. Его глаза были серыми, как грозовое небо, на дне его черных зрачков отражался огонь камина. Или это был его собственный огонь?
– Удивительно… – Он говорил и смотрел, а Габи казалось, что ее снова лишают воли, ради жестокой забавы превращают в послушную куклу.
Ярость. Вот, что управляло ею в то мгновение. Холодная, расчетливая ярость – верная спутница рода Бартане. Нет, она не закричала и не завизжала. Она смотрела в глаза Александра и возводила вокруг себя крепость. Непреступную, ощетинившуюся тысячей острых шипов. Кажется, на один из таких шипов он и напоролся, когда попытался коснуться ее шеи. Напоролся, отдернул руку и зашипел совершенно по-змеиному. Габи сделала глубокий вдох, вспоминая, как выглядели пушки на старинных дедовых гравюрах. Если у нее получилось с шипами, получится и с пушками…
– Восхитительно! – В его голосе помимо боли и удивления было именно восхищение. Она не могла ошибиться. – Просто невероятно, Габриэла! Вы станете настоящим бриллиантом в короне моего рода.
Пушки. Пушки, мортиры, требушеты! Что угодно, чтобы вышибить его сначала из своей головы, потом из комнаты, а потом и из своей жизни! Пушки можно отлить из холодного, тускло-серого металла, почти такого же тусклого, как его глаза.
– Не смейте ко мне прикасаться! – голос Габи звучал твердо. Металла должно хватить и на голос, и на пушки. – Если только посмеете…
– Что вы! – Александр поднял вверх руки, словно сдаваясь в плен. – Я не буду. По крайней мере, не сегодня, моя прекрасная воительница. Но обещаю, придет время, и вы позовете меня сами. Вы не сможете без меня, без моей поддержки и моего участия.
– Идите к черту!
Александр отшатнулся, словно ее воображаемые пушки уже были способны стрелять. Отшатнулся, совершенно театральным жестом прикрыл лицо руками, а потом расхохотался.
– Поразительная сила! Просто поразительная! Вероятно, у вас даже получится выжить! Последний раз такое случалось… Дайте-ка вспомнить! Да, пятьсот шестьдесят лет назад. И это было воистину удивительное событие. Прекрасная Агата – так ее звали. Прекрасная сумасшедшая Агата. Да, она была прекрасна. Да, она выжила. Но, увы, ей не удалость сохранить рассудок. Мой предок очень сильно ее любил. Настолько сильно, что построил для нее замок. Знаете, моя Габриэла, мужчинам моего рода не свойственна сентиментальность, но то была истинная любовь! Любовь до гроба. К сожалению, та история плохо закончилась, Агату не удалось уберечь. – Он вздохнул. – Но это были другие, темные времена. В наш просвещенный век история может принять совершенно другой оборот. Клянусь вам, Габриэла! – Он прижал ладонь к груди, к тому месту, где у обычных людей бьется сердце. – Я клянусь, что сделаю все возможное, чтобы вас уберечь. Доверьтесь мне. Нет, не сейчас. Понимаю, сейчас вы видите во мне только врага, но, когда придет время, и вы поймете, что я вам нужен, не отталкивайте меня, не отказывайтесь от моей помощи. И тогда, вполне вероятно, мы с вами напишем новую историю. – Он замолчал и улыбнулся мечтательной улыбкой. Эта улыбка могла разрушить шипастые стены, расплавить пушки, заморочить. Вот только Габи больше никому не позволит себя заморочить!
– Соблаговолите проводить меня к выходу! – сказала она тоном одновременно ледяным и презрительным.
– Разумеется! – Александр продолжал улыбаться. – Я, не медля ни секунды, отвезу вас к вашей… компаньонке. И не стану вас удерживать, Габриэла. Это не в моих правилах, поверьте!
Она не хотела слушать! Ни слушать, ни смотреть! Решительным шагом она направилась к запертой двери, положила ладонь на ручку в форме диковинной птицы, нажала. Дверь поддалась. Да, ее не собирались удерживать. Ее чем-то одурманили, воспользовались ее беспомощностью, но удерживать и в самом деле не собирались.
– Но я буду ждать. – Слова Александра ударили в спину. Четыре острых стрелы, по одной на слово. – Когда вы поймете, что больше не можете жить, вы должны понять и еще одно. Вы больше не можете жить без меня, Габриэла!
Двор утопал в сумерках, под единственным фонарем стоял экипаж, запряженный черными, как ночь, лошадьми.
– Возница отвезет вас, куда нужно, дорогая Габриэла. – девушка не заметила, не почувствовала, как Александр снова подкрался, серой тенью встал у нее за спиной. – Буду ждать весточки от вас. С нетерпением буду ждать!
Она не стала слушать, не стала оборачиваться и бегом бросилась к экипажу, прочь от этого страшного человека.
Нянюшка сидела на парковой скамейке. Сначала Габи показалось, что она спит, но лишь сначала. Глаза нянюшки были открыты. Открытые, невидящие глаза… Габи испугалась так сильно, что не сдержала крик. И как только ее крик нарушил вечернюю тишину, нянюшка встрепенулась, вскинулась, как огромная черная птица, скрюченными пальцами крепко схватила Габи за руку, потянула к себе, чтобы заглянуть в глаза.
Габи не пришлось ничего объяснять нянюшке. Что-то было в ней такое… что-то особенное. Нянюшка понимала многое без слов, понимала и видела то, что другим не дано. Наверное, сейчас она увидела ту черную бездну, в которую сорвалась ее маленькая девочка. Увидела и ужаснулась. Но не отшатнулась, нет! Если бы отшатнулась, Габи потеряла бы остатки надежды.
– Кто? – спросила шепотом и сама себе тут же ответила: – Тот австриец! Как я могла?.. – Она с горечью покачала головой. – Как я допустила?..
Допустила точно так же, как допустила она, Габи. Поддалась мороку, на время потеряла разум.
Габи так и сказала – про морок и разум. А потом упала на скамью, закрыла лицо руками и разрыдалась, как маленькая. Если поняла нянюшка, поймет и дед. Обмануть деда у нее не получалось никогда. Дед словно бы видел ее насквозь, словно бы читал ее мысли. Что он увидит сейчас?! Что подумает о своей единственной внучке? Что она ему скажет? Сумеет ли найти оправдание своему безумству?
– Нельзя. – Нянюшка тоже иногда читала ее мысли. – Домой нельзя. Хозяин, – она всегда называла деда хозяином, – хозяин сразу догадается. Он придет в ярость, Габи.
Да, он придет в ярость, потому что она последняя из рода Бартане, потому что она опозорила свой род и свое честное имя.
– Я не успокою… Не смогу. Не хватит на то моих сил. – Нянюшка разговаривала, словно бы сама с собой. – Он лютый в ярости, Габи. Пока разберется, пока поймет, наделает бед.
Убьет. Дед убьет ее за сотворенное бесстыдство. Да, потом, вероятно, пожалеет о содеянном, но будет уже поздно. А впрочем, пусть бы и убил! Как ей теперь жить?! Как смотреть деду в глаза?! Как смотреть в глаза Дмитрию?
Нет, Дмитрия она больше никогда не увидит! Не увидит, не измарает той грязью, в которую ее саму окунули с головой. Пусть думает, что она его бросила, что предала их любовь. Она ведь в самом деле предала. И деда предала, и Дмитрия…
