Шуре тоже не хотелось. Шура уже жалела, что вообще начала этот разговор.
– Ничего! – буркнула она и отвернулась к печи.
– Нет, погоди. – Ольга взяла ее за плечо, развернула к себе, заглянула в блеклые голубые глаза, велела: – Рассказывай!
Шура молчала так долго, что Ольге уже начало казаться, что ничего не выйдет, а потом медленно, нехотя заговорила:
– Это уже третья на моей памяти девочка. Когда по две недели, когда по три они змее этой прислуживают, а потом исчезают.
– Куда исчезают?
– Никто не знает. Нам говорят, вот как сегодня, что отослали их домой, что надоели они старухе, а на самом деле…
– Что же на самом деле, Шура? – Сердце холодело, а спина покрывалась испариной. Ольга боялась, что уже знает ответ.
– А на самом деле исчезали эти девочки. Словно и не было их, словно сквозь землю провалились.
– Всегда только девочки?
– Не знаю я. – Шурины губы побелели от напряжения, на шее проступили синие жилы. Она и сама не хотела знать, не хотела верить в то, что сейчас клещами тянула из нее Ольга. Но Ольга тянула, и ей приходилось открывать свою персональную дверку памяти. – Может, и другие какие были. Они, девочки эти, завсегда ко мне за обедами приходили.
– Для хозяев?
– Нет. Хозяева отдельно питаются. Там была простая еда: хлеб, каша, вода. Иногда молоко.
Ольга и сама вспомнила корзинку в руках у Лизы. Было это в тот день, когда она впервые увидела Гюнтера. Может, для него была корзинка? Она так и спросила, но Шура зло мотнула головой.
– Этот боров приходил ко мне на кухню, когда хотел, брал, что хотел, а жрал всегда у себя в сарае. Мне потом грязную посуду приходилось за ним прибирать.
– Так для кого была эта еда, Шура?
– Я не знаю. – Теперь она и сама старалась вспомнить, не сопротивлялась, а помогала. – Один раз видела, как Лизка шла с корзинкой куда-то вглубь парка. Куда-то к старой водонапорной башне.
– Здесь есть водонапорная башня?
– А как же! Все удобства! Чтоб им пусто было…
– И всегда по вечерам девочки забирали еду?
– Да. Я тогда еще подумала, чего это она по темноте-то шляется. Подумала, а потом… забыла. – Шура в изумлении посмотрела на Ольгу, сказала шепотом: – Как много я, однако, забываю.
– Ничего, – Ольга погладила ее по плечу. – Этот наш разговор ты тоже забудь. Никому не рассказывай, что я тебя расспрашивала. Особенно… змее.
Старуха ведь может попытаться прочесть и Шуру. Или уже прочла, раз у той память стала, как решето? Прочла и точно так же, как она сейчас, велела все забыть.
– А они худенькие такие, бледненькие… – сказала вдруг Шура жалобным голосом.
– Кто? Девочки?
– Поначалу-то веселые были, живые, а потом… словно подменили их. Я все жалела, откормить пыталась, совала кусочки повкуснее да побольше, а они не ели. Не брали ничего из моих рук. Потом-то я решила, что они тем и ужинают, что я им на вечер собираю. Ну, решила да и успокоилась. А что мне за всех думать нужно, да?! – В голосе Шуры проступили ее привычные сварливые нотки.
– Не нужно думать. – Ольга снова погладила ее по плечу. – Забудь этот разговор. Вот чаю лучше мне налей.
– Что? – повариха моргнула, и взгляд ее сделался осознанным.
– Я говорю, чаю мне не нальете, Шура?
– А не побрезгуете? – Вместе с осознанностью к ней вернулась и язвительность. – Вы ж все больше с хозяйкой кофеи гоняете.
– Я не побрезгую, а вы бы попридержали язык, – сказала Ольга ласково. – Не надо так… откровенно.
– Сейчас воды вскипячу! – Шура развернулась к ней спиной.
– А, пожалуй, не нужно. Потом как-нибудь. Не трудитесь, Шура.
Ольга выходила из кухни с мыслью, что обязательно нужно проверить водонапорную башню. Оказывается, она даже не догадывалась о ее существовании. Хотя стоило бы подумать, что вода в доме не из колодца берется.
– …Как у вас это получается? – послышался над плечом сиплый шепот.
Ольга замедлила шаг, спросила:
– Подслушивал?
– Подумал, что вопросы вы интересные задаете, тетя Оля. А метода получения ответов у вас вообще уникальная. Эх, не будь у вас таких крепких моральных принципов, мы бы с вами…
– Григорий, прекрати!
– Прекратил. Вы ведь что-то придумали там для себя, тетя Оля. И про этих девочек придумали, и про то, кому они еду носили.
– Это лишь догадки, Гриня. Ты должен понимать. – Ольга тоже перешла на шепот.
– Я понимаю. Вы сейчас скажете, что, возможно, они кормили ту тварь, что сейчас рыщет по лощине.
– Возможно.
– А я вам тогда скажу, что тварь не молоком с хлебом питается. Если уж мы с вами вчера допустили существование… упырей.
Откуда в нем эта стойкость? Вот ведь с виду и не скажешь. С виду шалопай, вор-рецидивист, разбойник с большой дороги, а глубже копни, много там всего в его душе. И хорошего, и плохого. Вчера на его глазах любимую жену убили, а сегодня он уже острит и версии выдвигает. И, кажется, что нет у него вообще души. А на самом деле есть, только боль свою он научился прятать не хуже, чем сама Ольга.
– Гринечка, не могу я сейчас этим заниматься. Есть у меня свои дела. – Получилось, словно бы она перед ним извиняется. Хотя в первый же день предупредила, что каждый из них сам по себе.
– А вы своими делами и занимайтесь, тетя Оля, – сказал Григорий и взял ее под ручку. – Проводите меня к оранжерее, проверьте, как работа делается, а по пути поговорим. У меня для вас тоже кое-что интересное есть. Из разряда непознанного…
Так, под ручку, они и вышли на парковую дорожку. Со стороны – тетушка и любящий племянник, а на самом деле – сообщники, заговорщики.
– Я тут кое-что услышал от немцев.
– Услышал?
– Ну, к языкам у меня всегда расположенность была. Вы ж знаете, тетя Оля.
Была. Она сама его немецкому и учила.
– Вот я и услышал. Видали, на воротах они все такие… – Григорий прищелкнул пальцами, – встревоженные. А все почему?
– Почему?
– Потому что ночью одного из часовых утащили в чащу. Уже утром неподалеку нашли то, что от него осталось. Рожки да ножки…
– Тварь утащила? – спросила Ольга, невольно переходя на шепот.
– Было бы логично, вот только второй часовой утверждает, что это был мой предшественник.
– Гюнтер?..
– Он самый. Гюнтер, которого тварь поранила, а помирать он пришел к хозяевам, как верный пес. Фон Клейст, как я погляжу, даже о своих собственных псах не особо печется, велел закопать Гюнтера тут недалече. Его и закопали да, видно, не особо глубоко. – Григорий замолчал, задышал тяжело, со свистом. Нелегко ему давался этот рассказ, помнил о том, что и Зосю его тоже закопали…
