Добавив чаю, я вернулся в постель. Все было хорошо. В самом деле почти как прежде. Прав был Хемингуэй. И еще более прав Герман Витальевич, открывший мне дорогу к спасению.
2
Наутро чуть свет, как мне показалось, зазвонил телефон. Я выбрался из постели, мельком взглянул на часы и увидел, что уже одиннадцатый час. Звонил Мироненко, оставшийся за начальника во время отпуска. Узнавал, куда я запропал — видимо, с его точки зрения после моего звонка из больницы прошло чересчур много времени. Я кратко сказал, что был в колхозе серьезно ранен, месяц провел в больнице, а сейчас дома на больничном. А потом сразу возьму отгулы, положенные за колхоз. В особые подробности не вдавался, да его это и не интересовало. Мироненко сказал, что ладно, все в порядке — и повесил трубку.
Потом через несколько дней проявился Славка. Я совершенно не ожидал его услышать, я уже думал, что он забыл обо мне и сам вычеркнул его из жизни — но оказалось, он вернулся с турбазы, и отец сообщил о моем звонке и даже о том, что я разговаривал «не таким» голосом. И Славка меня вспомнил…
Я был настолько рад его слышать, что мгновенно забыл свои мысли насчет его и Кати и тихую обиду, что не вспомнил до сих пор. Втянувшись в разговор, я забросал его вопросами о том, как прошел остаток смены в колхозе — словно это имело для меня сейчас значение. Славка отвечал обстоятельно и подробно. Будто чувствовал какую-то вину и пытался ее загладить. Я слушал его — и передо мной разворачивалась, живая, слегка домысленная картина колхозной жизни… Без меня было скучно. Правда, Саша-К пытался вечерами побрякивать на моей гитаре, но по Славкиным словам, все это оказывалось «не то». Вечерами танцевали до упаду, пока не посадили батарейки в магнитофоне. В компании образовалась еще одна парочка: мореход и Люда. Причем, как сказал Славка, Костя был рад продолжать уделять внимание Вике, но Люда вцепилась в него «как клещ» и не отпускала ни на минуту. Парочки прежние загуляли вконец. Геныч с Тамарой, никого уже не стесняясь, уходили вдвоем на остров, обнимаясь и раздеваясь на ходу, где ночевали — неизвестно. Саня Лавров и Ольга вообще откололи номер. Она отпросилась на выходной в город, обещала привезти батарейки, Лавров пошел провожать ее на электричку — и не вернулся. Пропали оба. Как в воду канули…
На этом месте я вдруг с пронзительной ясностью вспомнил, как Ольга везла меня на украденном «ЗИЛе», как предлагала ехать вместе в город, но я отказался… Мне почудилось, что я упустил свой шанс — сейчас, в пустой и одинокой квартире, где словно никогда и не было Инны, мне казалось это с особой ясностью. Хотя Ольга — при всей ее тревожной красоте — до последних минут с нею никогда не привлекала меня как женщина, я ревниво вспомнил ее тайную татуировку и мне стало неприятно слышать, что она уехала именно с Лавровым. Хотя в колхозе прекрасно знал, что они каждую ночь занимаются сексом. Мне не хотелось слушать дальше, но Славка продолжал, увлеченный событием… Вернулись Сашка с Ольгой только через пять дней — словно из свадебного путешествия, глядя на всех ясными глазами. Саша-К рассвирепел не на шутку, даром, что с виду покладистый и ему все по фигу. Обещал написать докладную, чтобы им в табель поставили прогулы. Скорее всего, просто обещал, чтоб напугать. Но Ольга неожиданно взвилась, прямо при всех наорала на него, словно он был в чем-то виноват, сказала, что она имела в виду этот колхоз и этот поганый институт, и что он может писать хоть в Москву Андропову, потому что ей все это по хрену и надоело до горькой редьки и даже еще хуже. Высказав все это и даже не взглянув на Лаврова, она развернулась и ушла из лагеря. Сашка побежал ее догонять, потом вернулся молча с видом побитой собаки. И спрятался в палатке, никому ничего не объясняя. Все думали, что Ольга в самом деле ушла просто побродить и успокоиться. Поздно вечером, Саша-К устроил допрос Лаврову, и тот безучастно признался, что Ольга уехала в город. Бросив даже свои вещи. Почему она так сделала и что произошло у них с Сашкой — никто не знал. Но она не вернулась. Рюкзак ее забрал в город Лавров, и чем кончилось дело, никто не знал. Но зато сам он получил за прогулы под первое число: Саша-К заставил его три дня работать на АВМ по две смены. Он упахался до полусмерти, но ему, похоже, было уже все равно. После отъезда Ольги он так и остался мрачным и безучастным к жизни; вечерами сидел, тупо глядя в огонь костра, а потом тихо уходил спать…
Я вспомнил ночной разговор с Лавровым, его слова об Ольге — потом ее слова о нем — и мне стало его жаль. Я-то сразу понял, что он относился к Ольге серьезно, как бы она ни говорила. И внезапный ее отъезд его подкосил. Славка рассказывал о всех перипетиях со смехом. Но мне было не смешно: я как-то совершенно иначе начал смотреть на мир и отношения людей в нем.
А Славка продолжал, ему был абсолютно все равно… На АВМ работали по-другому. Девчонок с поля сняли: пришел председатель смотреть их работу и при всех заявил, что это не прополка, а непристойное занятие, за которое в пионерском лагере велят руки держать поверх одеяла. И их перевели на подмогу парням по две в каждую смену, закидывать вилами траву в бункер, а парни тоже работали по двое. То есть не по двое, конечно, а по трое — тут я вспомнил, что смены перераспределились еще при мне… Господи, как же давно это было, — подумал я, на секунду отключившись от Славкиного рассказа. — И было ли вообще со мной… На кухне девчонки дежурили по одной. Шофер к Вике больше не приставал. Правда, машина сломалась через пару дней после моего отъезда — рассыпался задний мост. Председатель приехал на газике и велел ходить на работу пешком, добираясь на попутках. Тогда устроили забастовку — целый день валялись с лагере. Председатель опять приехал, ругался матом и угрожал, что не даст больше продуктов. Но в лагере имелось некоторое количество хлеба, соли и сахара, и рыба на перекате ловилась хорошо. Можно было еще пару дней продержаться, ведь иного выхода не оставалось в ответ на такое обращение… Председатель сдался первым, и в лагерь стал заезжать автобус, который возил на полевой стан механизаторов из нижней деревни. Так до конца и ездили.
Измельчитель…
…При этом слове я передернулся и мне показалось, что рука заболела сильнее…
Измельчитель отремонтировали — пришел механик, сняли кожух и оказалось, что на барабане не один, а целых три ножа разлетелись. Несколько обломков, более тяжелых, упали в бункер вместе с травой и попали в агрегат, застряли в барабане и перекатывались там, как горох в погремушке. Дядя Федя потом дня через три развинтил самый большой люк и лазал за ними, матерился при этом так, что краска от стыда розовела. Траву снова гнали через отремонтированный измельчитель. Но подходить в нему близко со стороны хобота боялись… Мне опять стало плохо.
…Степан, увидев, что каждый день появляются свежие городские девицы, одурел от счастья и стал строить какие-то планы. Возле Вики сначала терся, ясное дело. Но она с ним даже не разговаривала — опыт с шофером кое-чему научил. Зато Тамара с ним беседовала, и довольно успешно. Он размяк и девчонок в гости пригласил, обещал истопить баньку. Надеялся, ясное дело, что после хоть с одной обломится. Но Тамара ушлая парням рассказала, и заявились к нему париться всем лагерем Степан, конечно, разочарован был почти до слез, но с ним сели играть в карты, поддавались по-черному, и он отошел, развеселился, потом даже самогон выставил и всех угостил. Правда, почти все отказались. А Николай…
