Я снова спрятался под одеяло. Действие укола давно прошло, и меня лихорадило с прежней силой. Господи, ну зачем они меня мучают, — думал я. Хоть бы резали поскорее…
Я даже не отметил метаморфозы своего отношения к самому себе. Еще вчера я едва не терял сознания от мысли о предстоящей операции. А сегодня мне было так плохо, что я жаждал ее, как манны небесной. Плохо мне было практически сразу. Но состояние мое, меняясь толчками, становилось иногда чуть лучше. Однако в больнице я уже чувствовал, что не просто болею, а умираю. Причем сегодня я умирал быстрее, чем вчера.
Никогда, даже в раннем детстве, я не был героем, Всю жизнь сколько помню, я боялся любой физической боли и стремился ее избегать. Маме всегда стоило больших усилий затащить меня к зубному или на прививку. И это при том, что болел я относительно мало. Не считая обязательных детских болезней. Ну, и потом во взрослом возрасте иногда простужался, заболевал гриппом и чувствовал себя неважно.
Но сейчас… Сейчас воспаленное мое внимание не отвлекалось ничем, а было направлено исключительно вглубь себя, и я понял, что еще не знал настоящих болезней. Сейчас я именно умирал, потому что в моем теле поселилась сама смерть. Точнее, мне казалось, что внутри бродит несуществующий в природе холодный огонь, который блуждая и перемещаясь, вымораживает меня изнутри и одновременно сжигает мои внутренние органы. Мне казалось, уже сгорели начисто сердце, легкие, печень — и что там еще есть. И что боль, равномерно разлившаяся и переплескивающаяся во мне из одного места в другое — это ожог от прикосновения ледяного огня. Я был полностью выжжен изнутри; от меня осталась тонкая оболочка, до краев наполненная болью. Я даже не думал раньше, что человеческое тело — это хитрое, но не слишком большое сочетание органов и связующих звеньев — может вмещать в себя такое количество разнообразной, непрекращающейся боли. Я уже был почти мертвецом. От меня ничего не осталось, и сама оболочка грозила прорваться, взорванная болью изнутри. В иные минуты хотелось, чтобы это произошло побыстрее, настолько мучительным было ощущение постоянного выгорания изнутри. Умирание и самоуничтожение в полном сознании и понимании, что мой организм разрушается, и я ничего не могу с этим поделать…
Любой подслушавший эти мысли презирал бы меня, поскольку мужественному человеку не пристало считаться мертвецом из-за трех пораненных пальцев на одной руке. Но я чувствовал себя именно так — а относительно другого на моем месте мне было все равно. Время растянулось во мне как одна нескончаемая секунда. Но по тому, как медленно угасал белый потолок над головой, я догадывался, что надвигается вечер. Вместе с сестрой, несущей очередной шприц, пришел человек лет пятидесяти в золотых очках — худощавый, с узким и подвижным лицом. Он присел ко мне — точно так же, как светило, возглавлявшее консилиум, и протянул какую-то тетрадку.
— Что… это? — спросил я, еле ворочая языком.
— История болезни.
— Чья?
— Ваша, конечно. Я ваш палатный врач и буду вас оперировать. От вас требуется согласие на операцию.
— Значит, резать?
Собрав всю волю, я прямо взглянул в стекла его очков. Странное дело, но сейчас, когда речь прямо зашла об операции, я опять испугался. И несмотря на ужасное состояние, мне снова захотелось лечиться одними уколами…
— Да, — коротко кивнул он. — Процесс зашел слишком далеко и результат стал необратимым. Вам предстоит ампутация трех пальцев. Из озноба меня мгновенно бросило в жар. Ампутация… Какое страшное слово… И оно относилось не к кому-нибудь абстрактному, а ко мне.
— Когда?… — прохрипел я.
— Завтра.
Значит, завтра. Уже завтра… И больше никогда… У меня поплыло перед глазами… Врач что-то спросил, потом переспросил — я его не понимал. Я опять погружался в какую-то темную, глухую бездну… И кто-то другой сказал моим неузнаваемым голосом:
— Извините… Я не слышал, что вы сейчас спрашивали…
— Вам прежде операции делали?
— Нет… А что?
— Ничего. Просто важно, как вы переносите общий наркоз… ну да ладно… Раз не делали, по ходу действия анестезиолог будет следить…
— Общий наркоз?! — до меня дошли эти слова. — Из-за трех пальцев?
— Да, из-за трех пальцев. У вас крайне серьезное заболевание. И операция предстоит нешуточная. Поэтому она будет идти под общим наркозом… Я молчал.
— Кстати, родственники в городе у вас есть?
— Нет, — быстро соврал я, умолчав о родителях. — Зачем — чтобы было кому сообщить о летальном исходе?
Чувствуя себя практически мертвым, я не шутил, а спокойно говорил о смерти.
— Надеюсь, до этого не дойдет, — серьезно ответил врач. — Просто вам потребуется уход в послеоперационный период, обычно для этого родных зовут…
— Ладно… — ответил я. — Перебьюсь как-нибудь… А если нет — туда и дорога…
Врач помолчал, потом сунул мне авторучку:
— Подпишите вот тут.
— Где?… — спросил я, глядя на прыгающую перед глазами белую страницу.
— Вот здесь, — врач провел черту ногтем.
«Согласие больного на операцию получено», — прочитал я аккуратно отпечатанную строчку. И с неимоверным трудом вывел левой рукой какую-то закорючку.
— Все?… — я в изнеможении откинулся на подушку.
— Все, — кивнул врач, захлопывая тетрадку.
— Быстро… у вас тут все решается, — пробормотал я, глядя на него из-под тяжелых век.
— Быстро, — он сдержанно улыбнулся. — Когда с разумным человеком дело имеешь. А иных по несколько дней приходится уговаривать.
— Доктор, — жалобно сказал я. — Милый добрый доктор, я не спросил вашего имени и отчества, потому что все равно забуду… Мне уже все равно. Мне плохо, доктор, мне так плохо — передать вам не могу… Знобит, все тело горит, голова плывет, и мерещится все время какая-то муть… Мне уже без разницы, что подписывать, без разницы что вы со мной сделаете… — я вздохнул, набираясь сил после чересчур длинной фразы. — Все равно… Только сделайте поскорее хоть что-нибудь…
— Сейчас вам сделают укол, и вы уснете, — ответил врач.
Сестра исправно выполнила свое дело. Но сегодня это был уже, видимо, не наркотик. А обычный, хоть и сильный снотворный препарат. Потому что я не успел заказать ни одного из вчерашних видений.
Отключился и уснул.
3
Утро опять началось с укола, после которого почему-то стало еще хуже.
Голова уже не просто кружилась, а качалась из стороны в сторону, подкатывая к горлу тошноту. Я лежал на своей койке, уже не веря, что все когда-нибудь кончится. Но пришла другая сестра, вкатив каталку прямо в палату.
— Н-на… операцию? — срывающимся голосом спросил я.
— На гулянку к девочкам, — ответила та.
