Задача не казалась легкой. Потому что за десять дней около лагеря и на ближайших болотах весь сушняк был уже спилен, срублен, перетаскан и сожжен дотла нами и предыдущей сменой. В поисках подходящих стволов я пошел вдоль леса по дороге, дойдя почти до нижней деревни. Там луга опять разделились болотом, я перебрался через него, почти не испачкавшись, и сразу нашел три здоровых сухих дерева. Сейчас, конечно, очень кстати пришлись бы и Славка, и двуручная пила. Но делать было нечего, я сам определил свою дорогу. Поэтому выбрал то из деревьев, которое казалась потоньше, и начал рубить его топором. Без практики работа шла гораздо медленнее, чем того хотелось. Тогда я догадался, что выбрал хоть и тонкое, но самое твердое дерево. Я бросил его и принялся за второе. Повозившись со вторым, я решил — может, третье окажется податливее? Проклиная все на свете, я помахал топором еще несколько минут, пока не понял, что все три дерева одинаковы, и сил, затраченных на возню с каждым, давно хватило бы, чтоб срубить одно. Ох, как я зол был в этот момент на Славку, оказавшегося примитивным бабником и упершегося на речку с девчонками вместо того, чтобы идти со ной в лес. Я злился на него так, будто пошел за дровами один не по собственной инициативе… Движимый злостью и раздражением я незаметно обработал одно из деревьев до такой степени, что его уже можно было свалить. И точно, как следует нажав на ствол, я услышал треск и едва не упал на землю вместе с побежденным деревом. Ободренный удачей, я столь же яростно расправился с оставшимися двумя. В принципе даже одного дерева оказалось бы достаточно. Но если я приволоку в лагерь все три, то это будет очень солидный запас дров.
Трудно сказать, что двигало мною: хозяйственная забота о лагере, или желание доказать кому-то — точнее, женскому угоднику Славке — что я и без него справлюсь с любым дедом, поскольку способен один работать за нескольких. Но довольно быстро и без особых проблем я сумел перетащить все три дерева по очереди через болото на сухую луговину, которая тянулась вдоль дороги.
Теперь, конечно, наиболее разумным было сходить в лагерь, привести Славку — а возможно, и Володю тоже — и втроем быстро дотащить стволы до лагеря.
Но я был упрям даже на как осел, а как целых сто ирландцев. Схватив за комель — ветвями назад, по классическому правилу трелевки — самое тяжелое из срубленных деревьев, я протащил его метров двести. Потом вернулся за вторым. Затем за третьим. Стащив все три в одно место, присел отдохнуть.
И опять подумал о том, что теперь стоит позвать Славку. Но тут же мои мысли перекинулись на Катю, то есть на них двоих. Я поразился, что смогла сделать между нами одна женщина. За каких-то десять дней, совершенно незаметно превратив в своего ухажера, она фактически оторвала от меня человека, которого я считал в институте своим лучшим и верным другом. Впрочем нет, я был не прав. Славка не особо изменился; он, вероятно, всегда был таким, просто я ничего не замечал. Это я переменился к нему — как сейчас, например, словно из вредности, обращенной на себя самого, я предпочитал возиться с дровами один, нежели отрывать его от женщины. Да и отношение мое к Кате тоже играло роль. Ведь я не мог не признаться хотя бы себе, что она мне здорово нравилась. И не окажись рядом чертова Славки, то, возможно, все время в невинных прогулках, беседах и спорах она проводила бы именно со мной, а не с ним. Но я тут же вспомнил слова Вики насчет заранее спланированной ими поездки и понял, что мои «если бы» просто смешны…
Потом я взглянул на все со стороны, и понял, что в корне не прав, ругая Славку и Катю. Ведь у нас с Катей ничего не было и не могло быть — исключительно потому, что я сам не создан для мимолетных колхозных и опускных романов. Что я не могу так легко сходиться и расходиться с людьми, как, например, добродушный и симпатичный, но по сути абсолютно безмозглый, как инфузория, Геныч. И тот факт, что Катя привлекла меня — он ведь тоже достаточно неоднозначен. Задумавшись, чем же она мне понравилась, я вдруг трезво понял, что — ничем… Ну, поговорили с нею несколько раз откровенно по дороге за молоком в присутствии того же Славки. Ну слушала она меня у костра, так ведь не одна слушала; даже развратная и невероятно грубая Тамара светлела лицом, когда я пел, и каждый вечер — вернее, каждую ночь — несколько раз просила меня повторять ее самую любимую незамысловатую песенку про звезду, упавшую на ладошку. Я сам что-то увидел в Кате, создал сам себе ее идеальный образ, который родил смутное влечение. Тем более смутное и тем более безопасное, что, ограниченный собственноручно поставленными блоками относительно верности жене, семейной жизни и так далее, я мог совершенно спокойно увлекаться любой женщиной, не боясь того, что наши отношения перейдут в простой флирт, не говоря уж об отягощающем романе. А что привлекло меня в Кате как в женщине?
Я торчал на жаре, сидя на неудобных, колючих, суковатых стволах, и напряженно размышлял о себе и Кате. Так, словно от этого что-то зависело. Маленькая, трогательная, в очках… не скажешь даже, что красивая. Но, как мне казалось, абсолютно воздушная и такая же чистая в отношении противоположных полов, как и я… И суждения ее — отрывком услышанные, но домысленные в подсознании — представлялись исключительными, интересными, важными, волнующими для меня… А получилось так, что я ей не нужен, а нужен Славка. И совсем не для такого невинного общения; оно ее вообще не интересует, судя по всему… Господи, сколько можно думать об одном и том же… Хватит, наконец. Ни до чего хорошего я все равно не додумаюсь, сидя тут один на срубленных деревьях в то время, когда Славка и Катя прекрасно проводят время.
Я вздохнул и снова принялся за работу. С этими стволами, подтаскивая их по одному от одной намеченной точки к другой, обливаясь потом, давая себе минутную передышку и снова упираясь дальше, я провозился до полудня.
Лишь когда перетащил их вдоль берега до тропинки, ведущей от реки уже прямо к лагерю, мне на пути попался Володя — злой и невероятно матерящийся, оборвавший несколько снастей и не поймавший ни одной рыбы. Увидев меня с тремя деревьями, он выругался еще витиеватее в адрес Славки, «прохлаждающегося с бабами», и вдвоем с ним мы довольно быстро переволокли дрова в лагерь. Там стояла тишина.
Славки и Кати не было видно.
Вика загорала на вытащенном из палатки спальнике — как всегда, слегка прикрывшись для приличия узким полотенцем. Мы свалили дрова около кухни, оставив приятную возможность пилить и колоть их утренней смене. Или Славке, когда он наконец вспомнит о чем-то, помимо своего увлечения. А сами вытащили спальники и, накрывшись простынями от слепней, улеглись до приезда грузовика.
* * *
Работа вечером казалась сущей каторгой. Травы, наверное, привезли не больше, чем вчера. Но она была такой толстой и тяжелой, что агрегат захлебывался, не успевая перерабатывать. К тому я устал, как собака, еще днем, — перетаскивая проклятые дрова — и сейчас находился в совершенно нерабочем состоянии. Мука сыпалась еле-еле. Зато желтые комары налетели такой тучей, что оказалась бессильной даже моя борода. Я чесался; лицо мое распухло, как подушка.
Чтоб ускорить дело, мы опять пустили измельчитель. Так нам самим казалось быстрее, хотя, возможно, на самом деле и не давало никакой экономии во времени.
