— Может, поможем? — я вопросительно взглянул на Славку. — Хоть мешок ему подержим, что ли?
— Пошел он… — неожиданно огрызнулся мой добродушный друг Славка. — Сам навалил, сам пусть и разгребает.
И мы, как ни в чем ни бывало, продолжали париться полынью. Наконец Аркадий догреб свою траву и, с трудом разогнув спину, направился к нам. Но в этот момент Николай опустил бункер и непристойными жестами — поскольку никакой крик не долетел бы до нас сквозь грохот агрегата — велел идти загружать новую порцию свежей травы. Сломленный Аркашка покорно взял вилы и пошел с нами… Зато у раздатчика он больше не сачковал. Держал пустые мешки наготове возле себя. И уже до обеда мы выдали девяносто восемь штук. Всего же на второй день мы насыпали сто восемьдесят семь, перекрыв норму. Вторая смена тоже не прохлаждалась, однако нас они не догнали, дав сто семьдесят девять. За ужином Саша-К объявил, что уж завтра они нас точно обгонят.
— Посмотрим, — кратко ответил за всех нас Володя.
На третий день нам привезли несколько тележек особо тонкой травы, которая сохла гораздо быстрее обычной. Агрегат молотил, как зверь, перекрывая запланированную производительность, мы тоже от него не отставали — даже Аркадий, казалось, втянулся в общий азарт — и сделали двести три мешка! Удивился даже видавший виды дядя Федя. И опять, как ни старалась вторая смена, но победить нас они не смогла, насушив всего сто девяносто семь…
Работа, конечно, была тяжелой. Не говоря об изнурительных вахтах у раздатчика, даже просто бросать траву вилами в бункер тоже не казалось самым легким из развлечений. Особенно досаждали слепни, гудевшие вокруг нас густым роем. В первый день они замучили меня так, что я, невзирая на жару, натянул на себя рубашку. Но, как ни странно, от этого стало лишь хуже. Слепни набрасывались на меня, как озверелые, и я не успевал бить рукавицей по обжигающим вспышкам укусов. За обедом словоохотливый Степан объяснил, что слепней привлекает темный фон: ведь лошади и коровы темнее окружающей обстановки, поэтому работать голому должно быть спокойнее. После обеда я присмотрелся и понял, что вредные насекомые в самом деле не безразличны к цвету: на Славкины черные вельветовые брюки они слетались стаями. Прокусить толстую материю они не могли, поэтому просто сидели, облепив его ноги сплошным поблескивающим панцирем, так что было тошно смотреть.
У горловин всегда дул ветер от вентилятора, поэтому слепней там не было. Зато сыпалась травяная мука, которая колола и жалила не хуже. И еще имелся один особо несуразный фланец на изогнутом трубопроводе, о который я постоянно бился головой, нагибаясь за следующим мешком. В первый же день я набил здоровенную шишку и проклинал все на свете, но за обедом Володя признался, что с ним случилось то же самое. Славка и Аркадий были пониже нас ростом, поэтому они не страдали.
Кормили нас в прохладной столовой, где поварихой и раздатчицей работала свирепая суровоголосая баба неопределенного возраста, которую все звали тетей Клавой. Руки у этой тети были до локтей покрыты наколками, а материлась она так, что могла заткнуть за пояс любого из механизаторов, не говоря о нас. Но готовила, как ни странно, не очень плохо; ее обед, состоявший из одной огромной миски мутно дымящегося варева с плавающими на поверхности оранжевыми глазками маргарина, мы съедали моментально. Да и вообще сама нехитрая церемония обеда доставляла потрясающее, не достижимое в обычной жизни удовольствие. Не спеша уйти с агрегата, с каждым шагом ощущая, как за спиной остается его надсадный гул, а уши освобождаются от засевшей пробки. Отвернуть кран у бочки с водой и плескать студеную, только что закачанную из-под земли воду себе на спину, замирая от мучительного блаженства. Потом стоять в очереди к раздаче в толпе механизаторов, беззлобно толкаться за своей миской, и с непонятной гордостью чувствовать себя точно таким же — усталым, сильным, загорелым, натруженным… Потом взять еще три порции для девчонок, которые жались в стороне, стараясь не слышать звучащие кругом слова. Сесть за грубый стол под цветастой клеенкой у чисто выбеленной стены, с наслаждением жевать толстый ломоть хлеба… Описать все это было трудно. Так стоило просто пожить.
В первый день Катя села в столовой напротив меня, и я увидел ее руки — черные, изрезанные и перемазанные травой.
— Ты что же, без перчаток полешь? — спросил я.
— Да… Собиралась в суматохе, взять забыла. Да ладно — мне же не на арфе играть, в конце концов.
— У меня в рюкзаке есть перчатки, — сказал сидевший рядом с нею Славка. — Захватил на всякий случай. Если забуду, вечером напомни — я тебе отдам.
— Спасибо, мальчики! — улыбнулась Катя.
Вика, которая почему-то всегда садилась рядом со мной, вздохнула.
Люда не прореагировала.
* * *
Эта секретарша вообще оказалась странной девицей. С первых минут общения стало ясно, что она одновременно невероятно глупа и непомерно высока в мнении о себе. Было видно, что ее не волнует в жизни ничто, кроме своего залакированного начеса да тщательно накрашенных ногтей. Как ни странно, и прическа и ногти сохранялись у нее в неизменном состоянии. Вероятно, дело было не в перчатках и не в аккуратном купании; я не сомневался, что Люда проводит немало времени, каждый день по несколько раз обновляя свой внешний вид. Хотя я не понимал, зачем ей это надо. При всей своей терпимости, я просто на дух не выносил таких пустышек. И здесь в колхозе лишний раз не взглянул бы на эту Люду, если бы не одно обстоятельство, которое воздействовало на меня помимо воли.
В первый же вечер, когда после еды все разделись и пошли обновлять речку, оказалось, что у Люды белый купальник. Я даже решил, что она забыла в городе пляжный костюм и теперь бесстыдно ходит прямо в нижнем белье. Но присмотревшись — смущаясь двусмысленной ситуации, пытаясь отвернуться и все-таки будучи не в силах справиться с собой — я понял, что это именно купальник: цветные лямочки, тесемочки, и даже сверкающий, как натуральное золото, замочек в виде ромашки между ее худых лопаток говорили, что изделие предназначено для всеобщего обозрения. Но ткань его была не просто белой, а какой-то невероятно тонкой, просвечивающей, как папиросная бумага; я раньше такой никогда не видел. Спереди на Люду невозможно было смотреть, не краснея: обтягивающий ее материал ничего не прятал. А лишь подчеркивал круглые контуры ее сосков, и темное туманное пятно плотно скученной, наверняка очень пышной растительности в нижней части ее живота…
Это заметили сразу все. Саша-К хмыкнул, ничего не сказав. Володя пробормотал что-то осуждающее, а потом, отойдя подальше сплюнул и выматерился в полный голос. А Костя с Аркашкой буквально пожирали ее глазами.
Особенно привлекало их Людино купание. Купалась она тоже не как все: не плескалась и не ныряла, а медленно и величественно, словно королева на отдыхе, переплывала по кругу на спокойном месте, старательно держа над водой свой драгоценный начес. А неподалеку, делая вид, будто не смотрят на нее, тщательно бултыхались мужики, которые старались под любым предлогом оказаться поближе. Потому что в момент выхода из воды Люда оказывалась хуже чем голой. Мокрая ткань никуда не девалась, но, намокнув, делалась абсолютно прозрачной, открывая теперь уже абсолютно все подробности ее интимных мест. Любая другая девчонка, наверное, сразу бы переоделась во что-то более приличное.
