— Ну что ж, учись дальше!
И этим было выражено все.
* * *
Учиться я начал сразу. Ходил по пятам за опытными операторами и старшим инженером, следил и запоминал. Неторопливо читал толстые инструкции по устройству и эксплуатации ЭВМ. Поскольку машина марки ЕС, изготовленная с одной из стран социалистического содружества, пришла из-за рубежа, то книги были переводными. Перевод во многих местах оказывался неточным — это понимал даже я, еще ничего не знающий о технике. На я вникал с интересом, пытаясь исправлять ошибки и запоминать их. Обычному человеку это могло показаться ненормальным. Но мне, проведшему несколько месяцев в фактическом безделье и уже махнувшему на себя как на специалиста, инструкции казались интереснее любого детектива.
Благодаря неимоверным усилиям я достаточно быстро научился производить операторские действия: закладывать перфокарты в устройство ввода, ставить нужные магнитные диски с подпрограммами, менять пленку на НМЛ — накопителях на магнитной ленте — и нажимать нужные кнопки, перебегая от пульта к пульту. Даже рука особ не досаждала — вероятно, потому, что я сразу учился делать левой. И вообще я быстро понял, что работа оператора ЭВМ относится к разряду «не бей лежачего». ВЦ еще не начал работать на полную мощность, вторая машина ЕС-1045 ожидалась лишь осенью, да и первая работала не с полной загрузкой. Штат же был полностью укомплектован. Во всяком случае, работой себя никто не утруждал. Народу вокруг меня собралось много — причем не в разбитом на маленькие комнатушки, сотообразном пространстве НИИ, а постоянно на виду, на большом пространстве вычислительного центра. В основном мои новые сослуживцы были девицами. Причем в основной массе несколько моложе меня. Имелись, конечно, и старшие — но работали программистами. То есть находились на более высокой ступени в здешней табели о рангах.
Здесь, как и в НИИ, постоянно пили чай; причем чаепитие было поставлено на серьезную основу: машина работала круглосуточно, поэтому имелось специально оборудованное помещение вроде кухни, совмещенной со столовой, где операторы могли не только попить, но и перекусить своими припасами.
Смена, куда меня определили, в оказалась чисто женской. Никогда, пожалуй, не ощущал я вокруг себя такого обилия хорошеньких — и неимоверно соблазнительных в одинаковых белых халатах, которые приравнивали одежду к обнаженности — женщин. Никогда так не слепило такое количество ног и бюстов. Молодые девицы учились на вечернем или воспитывали недавно родившихся детей, найдя не очень обременительную работу. В их возрасте действительно важнейшей представлялась возможность повыгоднее обнажить ноги да посильнее выпятить грудь — если было что выпячивать. Причем делалось это совершенно рефлекторно, даже при отсутствии достаточного количества мужчин, ради которых стоило стараться.
Мое появление вызвало в коллективе волнение. В середине первого же дня я уловил, что в воздухе сильнее запахло духами. И голые колени сверкали, как сферические зеркала. А когда по устоявшейся — как мне объяснили — привычке меня позвали днем пить чай вместе со всеми, я чувствовал себя под перекрестным огнем горящих взглядов, которые готовы были прожечь во мне дырку от любопытства. Я ничего не сказал о причине своей травмы — и, вероятно, каждая сама домысливала себе историю. Как меня ни расспрашивали — и намекам, и прямо, сквозь маскирующий смех, выкрикнутыми вопросами — но во время первого чаепития я не раскрыл им своей жизни. Сколь ни пытали меня, никто так и не поняли, женат я или нет — то есть стоит ли строить на меня планы.
Вспоминая недавние страдания, я удивлялся себе: из одиночества пустой квартиры я нырнул прямо в благоуханный женский рай, в котором наверняка едва ли не каждая вторая согласилась бы на интимную связь. Ведь даже я знал, что в полностью женском обществе затуманивается рассудок и любой появившийся мужчина всегда рассматривается как объект немедленного — пусть даже поочередного — сексуального домогательства. Но я не сделал ни единого шага в данном важнейшем направлении. Может быть, окружавшие лица показались мне сразу чересчур глупыми, а достойной не нашлось — я со временем заметил странную закономерность, что массовое скопление женщин резко оглупляет каждую отдельно взятую из них. А, возможно, я опасался, стать объектом притязаний на женитьбу, а этого мне сейчас не было надо. Поскольку я сам еще не осознал себя в новом качестве. И я ни с кем не общался ближе необходимого минимума, на вопросы отвечал дружелюбно, но кратко. И от меня, с разочарованием, постепенно отстали. Вероятно, приклеили ярлык угрюмого и неадекватного болвана. Но меня это не волновало. Временами мне все-таки приходило в голову, что сейчас я все-таки могу найти женщину — или даже нескольких, — для более-менее регулярных занятий сексом. Дела приятного само по себе, и могущего укрепить мое расшатанное нервное состояние, вернуть душевное здоровье и даже радость существования. Повернуть меня от тьмы к свету. Но…
Но сейчас, оказавшись среди новых женщин, я не мог отделаться от подсознательного чувства, что они воспринимают меня не как мужчину. А прежде всего как калеку, и главным видят не мою привлекательность — если таковая была — а физическое убожество, за которое меня можно пожалеть. Вероятно, я был не прав; мое увечье в абсолютном измерении было ничтожным с тем, что случалось с другими людьми, особенно побывавшими на войне. Возможно, тайна моего ранения даже приподнимала меня в глазах сослуживиц, окутывая мою прозаическую фигуру какой-то туманной тайной, столь необходимой для любой женской души… И потеря трех пальцев, конечно, не должна была полностью деформировать мое мировосприятие. Но когда эти три пальца относились к правой руке, их отсутствие ощущалось непрерывно в любое время суток, не занятое сном.
Я казался себе полным, почти конченым калекой. И поэтому подсознательно был направлен на женщин, знавших меня до того, как я пришел в нынешнее состояние. Способных абстрагироваться и воспринимать меня как полноценного человека. Если рассуждать объективно, то стоило выразиться иначе: дающих мне возможность видеть свое нормальное отражение в них. Но я не задумывался над таким тонкостями; просто знал, что мне хорошо было бы с Виолеттой или Ольгой… а с теми, кто сейчас окружил меня, я боялся какого-то внутреннего провала со своей стороны.
И еще останавливал факт их неимоверной молодости. Именно молодости; я так и думал о них, хотя они были в общем моего возраста. Просто сам себе я казался старше своих лет. И готов воспринимать как свою ровесницу скорее Виолетту, чем какую-нибудь не в меру раскрашенную одногодку.
Нашлась правда, в моей смене одна женщина, которая нравилась настолько серьезно, что я без колебаний привел бы ее в свою постель. Старше остальных, старше меня самого, она, скорее всего, приближалась к сорокалетнему рубежу. И чем-то напоминала Виолетту. Хотя, если разобраться, ничего похожего их не объединяло ни внешне, ни внутренне. Напоминала она ее мне лишь моим собственным взглядом. И, возможно, одной деталью: обладая не худощавым сложением, эта женщина носила под рабочим халатом чрезвычайно короткие юбки. Увидев впервые, я даже решил, что под спецодеждой у нее нет ничего, кроме трусов. Нижние пуговицы халата постоянно расстегивались, полы расходились — особенно когда она сидела — выставляя на обозрение ее ноги. Довольно ровные, всегда обтянутые модными золотистыми колготками. Когда она находилась в машинном зале, то казалось, пространство сплошь заполнено ее сверкающими ногами. Я невольно пожирал их глазами, чувствуя не подвластное моей воле желание, и вспоминал свой последний сексуальный опыт, и мягкие бедра Виолетты, крепко охватившие с двух сторон… Воспоминание накладывалось на созерцание реальных коленок моей сослуживицы и рождало необъяснимую страсть. Хотя лицом она была скорее некрасива, чем привлекательна, да и фигура не выделялась ничем особенным, кроме ног. Да и они, возможно, не казались бы лучше других, не обнажай она их выше некуда. С Ольгиными, по крайней мере, они не могли сравниться; однако Ольга осталась неизвестно где, а эти плотные ляжки вертелись около меня каждую смену.
