Наконец я понял, что стеснение достигает высшего предела, и через секунду напряжение спадет, оставив меня на берегу и без чувств.
— Отпус… ти… меня… — хрипло пробормотал я.
Мгновенно поняв, Виолетта расслабилась.
В тот же миг я ощутил толчки и понял, что уже пришли неподвластные конвульсии. Тыкаясь губами в поисках убежавших сосков, я лихорадочно схватил ее голые ягодицы, стараясь еще крепче и еще глубже ее насадить, не дать пропасть даже тысячной доле. Я притискивал ее к себе, и волна хлынула внутрь, и я понял, что отдаю ей все, что давно уже никому не давал. Мучительно изливал ей себя и одновременно с судорожной, яростной страстью терзал ее соски, словно хотел выжать что-то взамен. Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни мое тело так долго содрогалось в последней и сладкой муке. Мне казалось, я изверг из себя все, что было можно, заполнил ее до предела — но вершине не было конца…
Извергнув из себя все, я испытал странное, тоже незнакомое до сих пор чувство. Во время занятия сексом с Инной я всегда испытывал резкий уход желаний после пика. Получив каждый свое, мы поспешно разъединялись и молча, точно и не находились только что в объятиях, по очереди шли в душ.
Сейчас же, испытав все возможное, я не торопился покидать Виолетту. Мне не хотелось выходить из нее, отпускать со своих колен ее тяжелое, живое и невероятно желанное тело. Опустив глаза, я опять увидел ее белые бедра, стиснувшие меня плотным кольцом. Этого оказалось недостаточно; я должен был видеть еще, еще и еще, разглядеть ее всю. Не в силах удержаться, я приподнял край юбки и наконец открыл ее пушистое лоно. Не слишком, прочем, пушистое: между ног Виолетты темнел прозрачный треугольник редких волос, сквозь который просвечивали ее толстые складки, крепко охватившие мою усталую, но еще глубоко сидящую внутри нее плоть…
— Ну, Женя, ты даешь… — жарко дышала Виолетта. — Годовую порцию мне выдал, не иначе… Наверное, у меня сейчас из ушей польется… Как я встану теперь с тебя…
— А ты не вставай… не вставай… — так же шептал я, лаская ее огромные груди, чувствуя озноб от прикосновения к ее мягким пупырчатым соскам. — Оставайся на мне… Мне так хорошо с тобой…
— Мне тоже…
— А ты… Здорово меня сжала… Я и не знал, что так можно…
— Да, умела когда-то — тихо засмеялась она. — И, как ни странно, до сих пор не разучилась… А тебе понравилось?
— Дааа…
В ответ Виолетта опять быстро сдавила меня внутри. И я почувствовал, как вроде бы до дна исчерпавшее желание вновь твердеет во мне.
— Ой… Не буду больше, — прошептала Виолетта. — А то ты сейчас снова меня захочешь. А у нас времени нет…
— Ладно, давай просто так посидим… — пробормотал я, чувствуя головокружение. — Не могу… не хочу… Хочу побыть в тебе еще… Не помню, сколько мы сидели так, витая в полубредовом тумане. Я осторожно целовал ее податливые губы; время остановилось…
— Женя, давай вставать, — сказала пришедшая в себя Виолетта. — А то в самом деле кто-нибудь нас застукает…
Она ловко соскользнула, тут же плотно сдвинула ноги. Взяла откуда-то салфетку, тщательно и нежно обтерла меня, все еще не вышедшего из прострации. Потом принялась быстро одеваться.
— Ой… — она засмеялась. — Ты знаешь, из меня все льется…
— А ты что — думала, будет сыпаться? — засмеялся я в ответ.
Не выдержав, я вскочил со стула и принялся жадно трогать мелькающие среди одежды кусочки ее тела. Виолетта хихикала, как девчонка, не отвергая мои ласки. Наконец, полностью одетая, выпрямилась во весь рост. И я в последний раз погладил уже спрятанные, поразившие меня мягкие округлости…
— Ты знаешь, — сказал я. — Я ведь никогда в жизни не занимался сексом на работе.
— Представь себе, я тоже. — усмехнулась она и, взяв банку, пошла за водой для кофе.
Я сидел за шкафом, ожидая ее и глядя на стул, где несколько минут назад мы были едины во внезапном слиянии и мне уже не верилось в это. И в то же время я чувствовал, что происшедшее освободило и сдвинуло нечто внутри меня, и я готов к решительным действиям.
— Спасибо тебе, Вета, — сказал я после кофе. — А теперь хочу попросить тебя об одном одолжении.
— Для тебя — что угодно, — улыбнулась Виолетта.
— Возьми, пожалуйста, бумагу и напиши заявление об уходе от моего имени. Я тебе продиктую…
* * *
Начальник, не скрывая облегчения сразу поставил визу на моем заявлении.
Обычно уходившие делали отвальную — покупали торт или даже выпивку, устраивали чаепитие…
Мне не хотелось никого видеть, тем более проводить лишнюю минуту в этом, внезапно опостылевшем секторе. Я бросил все, не заглядывая даже в рабочий стол, где, кажется, лежали какие-то мои книги. Я в тот же день побывал у заведующего отделом, получил обходной лист и сдал пропуск.
Уходя вечером из НИИ, я знал, что никогда больше сюда не вернусь.
* * *
Новый год я встречал у родителей.
Впервые за несколько последних лет мама позвонила накануне и как-то необычно, без привычного напора позвала к себе — и неожиданно для себя я согласился. Сам не знаю, почему. Наверное, просто привык к новому году как семейному празднику, а в своем доме семьи у меня больше не было.
Это получился грустный и тягостный вечер. Я давно не видел родителей и был просто убит происшедшей в них переменой. Отец совершенно сдал. В течении вечера он непрерывно считал пульс и мерил давление, несколько раз ложился передохнуть. Черные мешки у него под глазами говорили, что сердце его на пределе. И мама изменилась; это была уже не прежняя моя, жесткая и непреклонная мама — а обычная старушка. Она как-то похудела и пожелтела, и стала совершенно неузнаваемой. Мягкой и суетливой, даже доброй. Если бы она была такой всегда — возможно, вся жизнь моя сложилась бы по-другому… Я смотрел и понимал, что осколок, задевший меня, кажется, отлетел в родителей. Я ничего не рассказывал им о своей жизни, тем более скрыл, что сейчас без работы. Но мама чувствовала мою потерянность и старалась мне во всем угодить — и это было так ужасно, что хотелось кричать. Хотелось вернуться назад; пусть бы она ругалась и воспитывала меня, как делала всю жизнь — но лишь бы все стало прежним, лишь бы не видеть их внезапно постаревшими и сдавшими на десятилетия вперед…
Чтоб меня побаловать, мама даже раздобыла шампанское — кажется, кто-то принес им в школу. Я пил его без удовольствия, ел тщательно приготовленные мамой салаты, но на душе было так горько, что я не чувствовал вкуса. Мне хотелось водки — как осенью на Катином дне рождения. Хотелось, как сделалось в последнее время привычкой, напиться до отключения реальности. Чтобы не видеть ничего и не ощущать себя…
Мы натужно посидели перед телевизором до полуночи и сразу после нового года пошли спать.
Мама постелила мне в моей прежней комнате, где все вещи остались на тех же местах, какими я оставил их, уехав из этой квартиры и начав жизнь с Инной.
