– Но… мне уже так хорошо.
А его взгляд встревоженный, хмурый.
«Радоваться рано».
Сложно не радоваться, когда впервые за долгое время находишься вне затхлых стен и существуешь без боли.
Он сел рядом, у огня. Легли на лицо оранжевые всполохи, окрасили синие глаза в золотой.
Свежо, привольно.
– Можно мне поесть?
Без еды я уже непозволительно долго.
– Нет. – «Чуть позже. Прости». – Сейчас… самый сложный момент. Пищевод может отказать. Или глотательный рефлекс, еда застрянет.
Ясно. Я почти привыкла. Только не объяснить, насколько легко мне, столько времени проведшей вне физического измерения, вновь чувствовать под собой плотную землю, песок, слышать, как трещат поленья. Я – дома. В собственном разуме и теле, я вернулась. Не ушла.
А два процента – это немного…
– Расскажи мне, что случилось. Кто приходил к нам? И крики на площади – мне показалось?
– Не показалось.
Я любила, когда его улыбка едва просматривалась сквозь серьезные черты, угадывалась по изменившемуся выражению глаз, по разгладившемуся лбу. Красивый Кайд, давно уже ставший мне чрезвычайно близким.
– Приходил Аид. Аид Санара – мой коллега. Когда ты сказала мне, что массово убивать нельзя, я позвал его, чтобы он поработал с памятью. Я мог бы и сам, но это времязатратно…
«Скучно».
Колыхались чуть в стороне голые ветви баум-дерева. На них никогда не было листвы, но иногда возникали цветы; ствол узловатый, плотный, удобный для лазанья. В детстве мы карабкались по такому, растущему недалеко от родительского дома, с друзьями, сидели сверху, смотрели на закат. Однажды попробовали большой сухой и несладкий плод, к вечеру все, как один, сидели в уборных. Причитали мамы.
Здорово теперь было вспоминать. В какой-то момент я поверила, что потеряла их все – свои воспоминания. Но нет. Блестел и переливался в памяти голос отца, незло втолковывающего на следующее утро, что баум – не дерево, а куст, и куст, плодоносящий несъедобно.
Узнавались из далекого детства и некоторые созвездия, висящие сейчас над головой.
– … а крики. Это Санара усовершенствовал мой план. Сделал так, что у служащих младшего ранга возникал на лбу знак «тень-крыло», и их стали узнавать на улицах. Вычислять. После закидывать камнями, гнать из городов, – рассказывал Кайд. – Они, похоже, многим жить мешали. Всех старших по рангу я чистил сам, затер им в головах лишнее. Не очень аккуратно, каюсь. Наверное, кому-то понадобится помощь психологических лечебниц.
Он помолчал. Не то чуть виноватый, не то, наоборот, довольный собой – не понять. Нашел на песке тонкую веточку, принялся крутить ее в пальцах, продолжил:
– Сейчас у Правителя нет советника, но скоро эту должность займет одна из Мен. Как тебе план?
План отличный. Он… Они… сделали для Литайи больше, чем кто-либо, и людская благодарность растянется на века.
– Еще мы распустили несколько самых крупных борделей. Выпустили из рабства девушек, потолковали с хозяйками.
«Потолковали. Интересно было бы на это посмотреть».
– В общем, не думаю, что кто-то теперь решится создавать новые. Не в ближайшие лет сто. А там вернемся, подчистим еще раз…
Кажется, он шутил. Рассказывал, как разрушалась изнутри Теневая организация, как пронюхавшие об этом мирные жители вдруг повалили на площади просить Правителя о содействии – никто уже давно не хотел жить под гнетом невидимого глаза…
Я слушала. И засыпала. Не сразу заметила, что сердце мое бьется все реже, что дыхание все поверхностнее. Что почти уже не дышу.
Наверное, через пару секунд мои глаза сомкнутся насовсем, но пока я все еще вижу его – мужчину с синими глазами, – слышу его голос, чувствую рядом…
– Эра… Эра!
Дварт встрепенулся, как из глубины вынырнул. Оказался рядом мгновенно, не раздумывая, лег сверху, прижал телом, однако я не чувствовала даже его тяжести.
– Дыши! – приказал жестко, даже зло. – ДЫШИ!
Но, что странно, я больше не умела выполнять его приказ… Растворялась сознанием, перестала управлять собственными физическими процессами…
– Не могу, – пошевелила одними губами беззвучно. Останавливалось мое усталое, неповоротливое более сердце, заканчивался в запасных баках бензин.
Дварт на мгновенье онемел лицом – впервые бледный, жесткий, – а после сделал то, чего не делал никогда. Стал мной.
Я не могла этого объяснить. Погрузился, проник в каждую клетку, занял все мое клеточное пространство – стал собой и мной одновременно. Усилием собственного разума дал новый импульс моей сердечной мышце, заставил сделать вдох. Заново перезапустил остановившиеся почти процессы, стал моим личным аппаратом искусственного дыхания и кардиостимулятором.
Страшно. Удивительно. Будто уже упал, но все еще паришь.
– Молчи, – оборвал, когда понял, что я пытаюсь пошевелить губами. Смотрел в глаза и держал всю мою волю в своем кулаке. – Можешь не быть со мной, когда все закончится, но дышать ты будешь.
«Будешь жить, поняла?»
А я видела сейчас то, чего не видел никто и никогда – один человек был сразу двумя. Кораблем-тягачом, не позволяющим рыбацкой шхуне пойти ко дну, парящим в синеве альбатросом, несущим к берегу раненую белую птицу. В меня сочилась его злость и его же страх, но более всего его стальная решимость. Вдох-выдох, вдох-выдох.
Он смотрел мне в глаза и был моими легкими, был мои пульсом.
Удар. Еще удар. Еще. Его сердце работало за двоих.
– Я люблю тебя, – вдруг прошептала я то, чего не говорила раньше вслух никогда.
«Люблю тебя». Если он случайно не удержит, если вдруг так распорядится небо, я уже никогда не успею этого сказать. «Полюбила тогда, когда впервые увидела. Будучи еще Айрини…»
И обняла его. Всей своей сутью, всей своей глубиной.
* * *
Кайд.
– Спи, – шептал он ей уже в два ночи. – Закрывай глаза.
До сих пор не верил – у нее отказало все разом, он почти не успел. Предполагал, боялся, что так может случиться, и все равно почти прозевал. Почти.
– Я боюсь. Закрою глаза и уже не проснусь.
– Ты проснешься.
Он дышал ей и будет дышать. Пока он рядом, ее сердце не встанет. Вот и проявилось то, насколько именно она доверилась ему тогда, когда сказала «да» сердцем, когда произнесла им же самим написанную клятву.
Оказалось – полностью. Только за счет этого он влился теперь в нее, как виртуальный хирург, моментально вскрыл все отсеки, перезалил туда чистую жидкость, дал второй старт системам. За счет ее доверия. Останься между ними хоть толика сомнения, он бы сейчас не смог ее вытащить, даже думать об этом не хотел.
