— Я не смотрю. Слышишь? Надо раздеться и помыться, чистую одежду надеть. Блядь! Ну чего я там не видел?
Сжимается, слезы катятся и у него руки опускаются. Черт же все раздери. Как сложно. Не болезнь ее, а вот все это…боль эта. Ему тоже больно. Его наизнанку выворачивает от ее мучений. И понимает каково это…но кто если не он.
— Миш…некому больше, слышишь? Только я могу! Пожалуйста, дай я тебя раздену и искупаю. Черт!
Отвернулся и от ярости кулаком по стене вмазал. Михайлина закрыла заплаканные глаза, а он встал с края постели и отошел к окну.
— Давай я помогу. Ты отнеси ее в ванну. А я сама раздену и воду наберу.
Даша стояла в дверях, покусывая нижнюю губу. Посмотрел на Михайлину. Ее глаза засветились надеждой.
— Хорошо. Давай попробуем.
— И судно… я тоже могу. Она стесняется. Не хочет, чтоб ты. Давай я. Я смогу. Я сильная.
— Ладно. Посмотрим.
Но это и оказалось выходом из положения. Помощь Дашки. Ее она подпускала к себе, помогала себя раздеть, разуть. С Демоном все иначе. Стоило ему приблизиться как она вся внутренне сжималась, каменела, напрягала все мышцы тела чтобы всячески помешать. Всем своим видом показывая, что не хочет, чтобы он к ней прикасался.
Тот мимолетный порыв в больнице, когда она заговорила оказался единичным. Врач посчитал, что слова были случайны, беспричинны. Потому что больше не произнесла ни слова.
Кормила ее тоже Даша. Она ждала пока та придет со школы, а до этого отказывалась есть. Сжимала челюсти и не позволяла кормить. Все силы своего немощного организма направляла на борьбу с ним.
Но Демьяну это не мешало. Точнее мешало, но он держал себя в руках, терпел изо всех сил и делал то, что предписали врачи.
Соседка Анна знахарку нашла в деревне. Бабку Устинью.
— Ну, да. И колдует и ваще Баба Яга.
— Ты, Антихрист, если жизни не знаешь не вякай. Сиди да жуй блины и помалкивай. Врачевательница она. Скажет станет на ноги Мишка или так и останется в кресле. Снадобья нужные даст. Поезжай, грю. Я присмотрю за девочками. А ты давай вези ее.
— Я врачам ее показывал. Самым лучшим. Самым крутым и здесь и в столице. В один голос говорят — не встанет на ноги. В лучшем случае заговорит и зашевелит руками. Мне по бабкам ездить не хватало.
— Ты на свете сколько живешь? Двадцать годков? Зеленый совсем, дурной. Не взбрыкивай. Дурной грю. Опыта нет и жизни не видел. А я видела. Много всего видела и как больные смертельно на ноги вставали и как здоровых в гроб клали. Все в человеческой вере прячется. Доказательная медицина хорошо, конечно, но, когда не было ее по-иному народ лечился и выживал и болячек таких страшных не ведывал. Вези говорю. Хуже не будет. На адрес.
Ткнула ему в руки бумажку.
— Вперед и с песнями. Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Мой отец после войны всегда напевал. С фронта без обеих ног вернулся и мамке моей еще двоих заделал. Плюнуть и растереть твои проблемы.
Блин ему в тарелку подложила и вареньем полила сверху.
— Она не согласится ехать. Там Дашки не будет, а мне она не дастся. Мыть, ухаживать. Ну сами понимаете.
— Девку на плечо и поехал. Сам знать должен, что делать, чтоб бабы тебе давали. Не маленький уже. На выходные забирай и давай, и с Богом!
* * *
— Я санки взяла и коньки.
— Молодец. На каток заедем. Все. Погнали. Харе дома сидеть. Итак завонялись, как дохлятина.
— Сам ты дохлятина. Я пахну. У меня духи есть. Мамины.
— Кто без спроса разрешал брать? — рыкнула на Петарду совершенно серьезная Кузнечик.
— Моя мама. Хочу и беру.
Коляску кое-как в лифт затолкал. Первый спустился. Затем девчонки. На улицу вышел, толкая перед собой инвалидное кресло. Погода чудесная солнце светит, снег искрится, ветра нет почти. Но она его не радует. Его ничего не радует. Он хочет блеск в голубых глазах увидеть. Хоть какие-то эмоции. Хоть что-то. Как тогда, в больнице. Это были мгновения, когда у него сердце зашлось, когда он ощутил себя счастливым на какие-то доли секунд, пока верил, что она это сказала осознанно. Именно ему.
— Ты когда-то говорила, что зиму любишь. Вот радуйся. Пришла зима. Снежная.
Молчит, конечно. Не отвечает. Ни эмоции на лице, ни улыбки, ни черта. И усталость берет адская. Какая-то невыносимая. Как плитой давит.
— Дёмаааа, смотлииии. Я на коньках. Ла-ла-ла. Ой!
И в сугроб заехала. Дашка ее вытащила, усадила на санки. Поехали в сторону большого городского катка. Вокруг жизнь кипит. Праздники на носу.
— Я когда мелкий был мама меня на этот каток возила. Все хотела, чтоб я хоккеем занимался. А отец против был. Зачем военному хоккей. Он все мечтал, что и я военным буду и Бодька. Я тоже о хоккее бредил. И мы в ней втихоря с коньками смывались сюда. Потом она коньки прятала в гараже за рыбацкими снастями деда.
На катке народа собралось куча. Не протолкнуться. Девчонки с визгами пролетали мимо, махали им руками. Счастливые, улыбаются. А он хочет и ее улыбку увидеть, хотя бы раз. Один единственный.
— Дёёём, а там коньки напрокат дают. Давай с нами покатаешься.
Посмотрел на Мишку, закутанную в полушубок, накрытую одеялом и обмотанную шарфом. Одни глаза огромные видно. Потом на девочек. Потер красный от мороза нос.
— Да? С вами?
— С нами! Наперегонки!
Дашка весело захлопала в ладоши.
— Да я вас обеих обгоню.
— Не обгонишь!
— Обгонюююю.
Повернулся к Мишке.
— Ты посиди здесь, а я там немного с мелкими покатаюсь. Не обидишься?
Не смотрит на него. Смотрит куда-то в снег. Ладно. С кем он разговаривает? Ледышка и та чувствительней. Она хотя бы от тепла тает.
Натянул коньки, выскочил на лед. Мелкие хохочут, впереди него снуют. На раз-два-три побежали вперед, он клюнул носом с непривычки, они обе его на ноги поднимали, заливаясь от смеха.
— Проиграл конфету.
— Мы не спорили на конфеты.
— Все равно проиграл.
— Ладно! Хитрые морды!
Обернулся снова на Мишку. Сидит в кресле. Не двигается. В голове промелькнула мысль, что безумно хотел бы ее вот так рядом с собой. Носится по катку. Дурачиться. Чтоб смеялась с него, как когда-то и он видел морщинки на ее переносице и несколько веснушек на щеках.
А задолбало его все это. Осточертело ему. Смотреть на нее вот так и как с хрусталем нянькаться. Сидит там. Как чужая. Как изваяние. Жизнь у нее закончилась. Ни хренааа. Черта с два она закончилась. Проскользил по льду к ней. Схватился за коляску и вытянул на лед.
— Ты че сдурел? — покрутила у виска какая-то дама и он показал ей средний палец. На хер пошла.
