— Ну что? Где ее папаша?
Кивнул в сторону ребенка.
— В работе весь? Одну тебя отпустил?
— Не твое дело. Просто не твое дело. Если ты…если ты хотя бы еще раз приблизишься ко мне или…или к моему ребенку!
— То что? — рявкнул ей в лицо, — Что ты можешь сделать? Ты? Ты же никто. Убогая, нищая оборванка. Такой жизни ты хотела для себя, когда бросала моего брата? Об этом ты мечтала?
— Какой угодно, только не с ним и…не с тобой! Подальше от вашей больной семейки!
Выпалила и хотела его обойти, но Демьян помешал ей это сделать.
— Совесть не мучает? По ночам он тебе не снится? Брат мой?
— Снится! И я каждое утро просыпаюсь в холодном поту и радуюсь, что это только сон. Радуюсь, что он никогда меня больше не тронет.
— Что? Что ты сказала?
— Что слышал. А теперь отойди мне с дочкой в магазин надо, ей ужинать скоро.
— Как все просто. Отойди, отодвинься. Как проходят твои сборы? И где твое еб**рь? Чего не защищает тебя? М? Или ты ему не рассказала?
— Оставь меня в покое! Я никуда не уеду! Понял?
Глаза продолжаю следить за маленьким красным пальто и шариком. Вот он вырвался из руки девочки, вспорхнул выше и она побежала за ним. Через дорогу, протягивая маленькие ручки.
Быстрый поворот головы. Фары огромного грузовика, приближающиеся на невероятной скорости. Где-то до кровавых трещин в барабанных перепонках дикий вопль:
— Паулинааааааааа!
И свист ветра от быстрого бега, от прыжка. Рука подхватывает почти невесомого ребенка. Удар боком об асфальт. Счес щекой и покатился на обочину. Застыл с девочкой у себя на груди. Держит. Он ее держит обеими руками изо всех сил. Медленно открыл глаза и встретился взглядом с такими же голубыми глазами, как и у Михайлины. Смотрят на него. Огромные, похожие на два блюдца с ресницами с километр.
— Шалик! Там! — показала пальцем наверх.
— Поляяяя! Поленька моя! Поляяя!
Михайлина упала на колени, отобрала у него ребенка. И целует ее целует, плачет навзрыд, волосы гладит. Демьян поднялся с травы, чувствуя, как трещит от удара башка, как ломит левое ребро и колено. Взгляд отвести не может от молодой женщины, целующей, ласкающей ребенка. Красивая. До сумасшествия красивая. Ей идет быть матерью.
Поднялся на ноги и с трудом стал на левую ногу.
— Зачем ты побежала? Зачем? Мама говорила тебе…говорила на дорогу не бегать.
Прижимает к себе девочку и вдруг сквозь слезы шепчет ему:
— Спасибо…спасибо тебе.
Неожиданно и почему-то больно. Почему-то не хочется ее спасибо. Ненависть куда привычней. С ней комфортно. А от «спасибо» ноет под ложечкой. От «спасибо2 дух захватывает и какая-то слабость наваливается.
— Папа…, - заявляет девочка и тычет в него пальцем.
— Нет…это не папа. Это…это Дёма.
— Дёма. Дёма. Дёма холосый?
Спросила и на мать посмотрела, губы поджала в ожидании ответа.
— Да…Дёма хороший. — девочку на землю поставила.
Потом протянула руку к его щеке, но он резко дернулся назад, скривился от боли в колене.
— Твоя нога. Надо в травмопункт. Может ты ее сломал.
Беспокойство в ее голосе такое же болючее, как и «спасибо».
— Нормально все. Не трогай.
Выставил руку вперед. Захотелось оттолкнуть с такой силой, чтоб сама на дорогу вылетела, но не смог. На него «блюдца» смотрят.
«Папа…папа…папа…, - ее голосом, — Она что не знает как выглядит ее папа? — уже вопрос самому себе.
— Поехали ко мне я лед приложу, и рану на щеке промоем.
— Дёма, Дёма. Дёма.
Девочка стоит и дергает его за рукав куртки.
«А поехали. Отчего не поехать. Познакомимся поближе. Посмотрю с кем живешь и от кого родила»
— Поехали.
*1 Не хочу больше думать о тебе. Dabro
Они жили в маленькой двухкомнатной квартире. Назвать ее двухкомнатной можно было с натяжкой. Вторая комната представляла собой маленький квадрат с детской кроватью, окном и маленьким столиком.
— Кросы сними и в ванну мыть руки.
Сама сбросила свои туфли и нырнула в комнатные тапочки с какой-то глупой опушкой. Потом склонилась к ребенку, снимая с нее пальто, сапожки. Он не сразу понял, что смотрит на нее, как ошалелый. Не отрываясь. Как она приглаживает волосы дочери, как целует ее поцарапанную ручку. Каждый пальчик. Черт, он никогда не думал, что женщина может быть сексуальной в дурацких тапках, растрепанная, стоящая на корточках перед ребенком. Но она была. Реально была оху**но сексуальной, особенно прядь волос, которая упала ей на глаза, и она дунула на нее и вдруг резко обернулась к нему. Улыбка растаяла. Всегда, когда она смотрела на него ее хорошее настроение оканчивалось.
— Что такое? Да…у нас не хоромы.
— И что? По хер! — пожал плечами, пошел в маленькую ванную комнату, открутил кран, увидел, как подтекает вода, оставляя ржавые полосы в раковине. Полотенце висит чистое. Посмотрел на полку. Нет ничего, что указывало бы на то, что она живет не одна. Никакой мужской бритвы. Лосьона. Всего две щетки. Одна большая, вторая маленькая. Обе розовые. И мыло детское. Не жидкое, как он привык, а овальное в зеленой мыльнице. Черт! Неужели кто-то еще вот так живет? Внутри защемило, стало как-то паршиво и неуютно. Посмотрел на свое отражение в зеркале и увидел грязную, разодранную об асфальт щеку. Урод. В отражение хотелось плюнуть. Как много лет назад, когда сравнивал себя с Бодей. Накачанный, сильный, с красивыми чертами лица, Богдан и он с кривоватым, когда-то сломанным, носом, торчащими скулами, губошлеп.
— В кого он такой губошлеп? В твоих что ли? Рот как у буратино! — голос матери отца, звучит из детства. И собственное ощущение убогости и ущербности волной отвращение к самому себе. — Как от разных родителей. Такой красавчик Боденька и это отродье злобное.
Опустил взгляд и вымыл руки.
— Вот…чистое.
Михайлина подала ему пушистое детское полотенце с какими-то лягушками. То смотрит в глаза, то опускает веки. Как будто стесняется своей этой бедности. Неловко ей. Или он ей не нравится и хочет поменьше видеть лицо Демьяна.
— Проходи сразу на кухню, у меня там аптечка. Прости, тапок запасных нет. Но здесь чисто. Мы с Полей каждый день подметаем и моем пол. Да, Поль?
— Даааа. Поля подметает, а мама моет.
— Потому что Поля кто?
— Поля молодец и холосая девочка. — доносится голос, и Демон сам не заметил, как усмехается. Смешная девчонка.
Парень прошел на кухню, в которой вдвоем и развернуться негде.
— Садись.
