– Вы всех переполошили. Целых десять минут воплей! Вы ранены?
Мне хочется рассказать ей о невероятных ощущениях, которые я испытала (Любовь с большой буквы), но вряд ли она способна понять мое открытие, ведь ее человеческий ум ограничен, пусть она и была первой, кто рассказал мне об этой особенности их вида – умении любить.
– Давайте-ка потише… Весь корабль переполошили.
Ничего другого не следовало ожидать: если ты счастлив, готовься, что на тебя станут негодовать.
Я постепенно выныриваю из огромной волны чувств.
– Нам надо поговорить, – предупреждаю я служанку.
Я веду ее к ней в каюту, где сажусь на край иллюминатора, чтобы находиться на уровне ее взгляда.
– Пора бы вам проявлять ко мне уважение, соответствующее моему положению. Иногда мне кажется, что вы забываете, кто я такая.
Требовать систематического обращения «ваше величество» еще рано, но я продолжаю:
– Я – Бастет, я готовлю всемирную революцию – революцию Фелисите. Вам, людям, пора понять, что теперь вы занимаете другое место, ниже нашего. Ваше человеческое господство теперь в прошлом, как в свое время ушло в прошлое господство динозавров. Можете отдыхать, эстафета переходит к нам.
Способна ли она, существо ограниченное, понять очевидное?
Я заключаю:
– А теперь расслабьтесь, доверьтесь мне, все пройдет как по маслу. Я все беру на себя.
При этом я думаю:
Именно я, понявшая теперь Юмор, Искусство и Любовь, поведу вас путем Фелисите.
76. Иерархия в волчьей стае
В волчьих стаях впереди идут старые и больные, потому что они определяют скорость движения всей группы.
Следом за ними движутся несколько крепких волков, чтобы отбиваться в случае нападения на стаю или кинуться в погоню за неожиданно появившейся добычей.
В центре располагаются пятеро не таких сильных волков, их роль – поддержка действий тех, кто впереди. Замыкает движение вожак, следящий за остальными. Таким образом, у волков всегда впереди слабые, позади сильные, а вожак – замыкающий, у него панорамный обзор.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания. Том XII
77. Земля обетованная
Мать всегда повторяла: «Достаточно долго и внимательно за чем-то наблюдать, чтобы даже самая скучная картина стала захватывающей».
Глядя на море, я говорю себе, что так учусь постигать смысл собственной жизни, неожиданно находя в ней дополнительный потенциал. Это погружает меня в особенное состояние, и оно, вероятно, кажется остальным пассажирам парусника очень странным.
После сеанса слияния с Пифагором я стала симпатизировать всем вокруг, даже своему сынку (хотя он совершенно несносный), к которому теперь испытываю нежность.
Но этот волшебный эффект недолговечен. С каждым днем я становлюсь все «нормальнее». Остальные пассажиры все больше меня огорчают, я тревожусь из-за опасности захвата крысами всего мира и видеть не могу Анжело – он меня просто бесит.
Я не повторяю телесно-духовную стыковку с Пифагором. Слишком сильно потрясение. Злоупотреблять нельзя: раз в год, не чаще.
Я сделала это – широко распахнула дверь в свое сознание. Теперь я знаю: это возможно, но не считаю, что сейчас подходящий момент для наслаждения, слишком многое надо утрясать.
Со счастьем всегда так – бегаешь, бегаешь за ним, а поймав, не удержишь.
Натали и Роман тоже перешли от состояния страстной влюбленности к унылой повседневности. Я больше не улавливаю в них того электрического заряда, не замечаю искр, которые так и сыпались, когда им только предстояло спаривание. В этом, должно быть, и состоит причина столь длительного предварительного этапа у людей: они знают, что потом отношения станут пресными.
Думая о Пифагоре, я понимаю, откуда моя сдержанность с ним.
Когда кого-то действительно любишь, то живешь в постоянном страхе его потерять.
Любовь не должна меня сдерживать. Мне не следует привязываться к этому коту. Ну, самец и самец, не единственный и не какой-то особенный.
Надо стараться никогда не влюбляться.
Я встряхиваюсь, вылизываю всю себя и иду на корму, к своей служанке. Там я, разлегшись, зеваю и спрашиваю:
– Сколько дней продолжается наше плавание?
– Тридцать пять.
– И когда же, по-вашему, мы приплывем?
– Не знаю.
– Хотелось бы, чтобы все пережитое не оказалось напрасным, – мяукаю я. – Обязательно повторю это всем кошкам на борту, пусть запишут, если сумеют.
Незаметно, чтобы она заинтересовалась моими мыслями. Ничего, заинтересуется.
– А если они не сумеют, то я бы хотела продиктовать свои воспоминания вам. Вы бы просто записывали, а я бы говорила, как бы обращаясь к кошачьей молодежи. Потом из этого получилась бы книга. У меня уже готово название: «Завтра – кошки».
Она молча хмурится.
– Хочу назначить вас своей официальной секретаршей.
Она зажигает сигарету и спокойно курит. Такое впечатление, что она все еще не воспринимает меня всерьез. С ума сойти, сколько у людей предрассудков насчет кошек. Они по-прежнему считают нас обычными домашними животными, хотя мы столько пережили вместе!
– Эта книга послужит фундаментом нашей кошачьей цивилизации, – настаиваю я. – Как Библия.
Она насмешливо пожимает плечами и ласково меня гладит. Похоже, она ничего не поняла. Тут дело не в переводе, а в несовпадении образа мышления.
Она мнит себя бесконечно выше меня.
Меня отвлекает кое-что неожиданное: чайка высоко в небе, издающая хриплые крики. Натали тоже ее видит и слышит.
На «Последней надежде» раздается звук колокола. Все высыпают на нос корабля, все, кто может, привстают на цыпочки. Анжело вертит хвостом, Эсмеральда в сомнении качает головой, Пифагор нервно теребит правое ухо, Шампольон высоко задирает свой хохолок, Натали разглядывает в бинокль горизонт. Внезапно люди одновременно издают радостный вопль.
– Это Нью-Йорк? – спрашиваю я.
– Да, мы доплыли! Я уже вижу первые здания, – с облегчением докладывает Натали.
– Дайте мне, пожалуйста, бинокль, служанка.
Я припадаю к окулярам и тоже вижу заостренные громады, лес серых треугольников. Наш корабль приближается к берегу на хорошей скорости, и я все лучше различаю новый мир, медленно водя биноклем туда-сюда.
– Вот это статуя Свободы, – говорит моя служанка, направляя для меня бинокль в сторону монумента.
Я вижу женскую фигуру в тоге, с факелом в руке, такую же, как на мысу Лебединого острова, разница только в размере: эта раз в десять больше.
