Не сказать, что я обожаю войну, я вовсе не одобряю своего сына, не знающего иного развлечения, кроме насилия, но понимаю, что один из законов природы – противоборство видов. Кошки поедают мышей. Растения – и те, бывает, воюют: взять хотя бы плющ, душащий своими побегами оливы.
Кошки испокон веков соперничают с собаками и с крысами. Дело не в прихоти, а в необходимости обороняться: убивай, чтобы остаться в живых. Нунур объявляет себя ненавистником войны, но бояться войны – все равно что бояться грозы: нелепо шарахаться от совершенно естественного явления. Ведь без грозы не будет дождя, без дождя ничего не вырастет, а значит, не будет травоядных, следовательно, и плотоядные вымрут. Так рассуждать меня научил Пифагор, за что я ему весьма признательна.
В нашем мире закон, управляющий отношениями живых существ, называется конфронтацией. Отказ это признавать – не пацифизм, а попросту бездумье. Таково мое скромное суждение. «Сначала война, время любви придет тогда, когда наступит спокойствие» – вот мой нынешний девиз. Но, пользуясь гостеприимством жителей этого кошачьего поселения, я не позволяю себе навязывать им философские дебаты на эту тему.
Я встречаю по пути несколько сотен, а то и добрую тысячу кошек, занимающих ниши и впадины в стенах на разных этажах водонапорной башни.
– Вот о чем я всегда мечтал: кошачий город без крыс и людей, – мяукает сиамец.
– А я не чувствую себя как дома. Что-то меня смущает. Такое впечатление, будто у всех этих кошек есть какой-то секрет.
– Вечно ты в чем-то сомневаешься, Бастет! Они – наши потенциальные союзники, способные спасти наше сообщество. Все остальное неважно.
Нунур показывает нам углубление в стене водокачки.
– Захотите поесть – еда прыгает в пруду. Советую ловить жаб, а не лягушек, они вкуснее.
После его ухода Пифагор с облегчением вздыхает:
– Ты могла все испортить.
– Это сильнее меня! Увидев голый розовый хвост сфинкса с серебристыми волосками на кончике, я ощутила неудержимое желание захохотать и не смогла с собой сладить.
– Своим поведением ты чуть не лишила нас надежды на успех.
– Думаешь, сфинкс обиделся?
– Твой смех его не задел, поскольку он не знает, что это такое, но он почувствовал твое замешательство и не мог не сделать вывода, что оно небеспричинно.
Я меняю тему:
– К какой породе принадлежит толстяк Нунур?
– К мейн-кунам, самым крупным в мире кошкам. Некоторые экземпляры весят до пятнадцати килограммов, а их длина может достигать метра двадцати сантиметров. Среди домашних кошек они больше всего похожи на нашего предка, рысь.
– Эти двое, сфинкс и мейн-кун, прекрасно дополняют друг друга: один гладкий, другой такой лохматый, что шерсть торчит даже из ушей!
Мы смотрим на пруд, вокруг которого спокойно прогуливаются кошки.
– Не следует судить только по внешности, – напоминает Пифагор.
– Думаешь, они нам помогут?
– Если нет, то сами окажутся следующими жертвами нападения. Не смогут же они вечно укрываться на водокачке!
– Это понимаем мы, но не они.
– Они не имеют представления ни о нашем войске, ни о нашей обороне.
– Надо было рассказать им о нашем непобедимом Ганнибале, это укрепило бы их уверенность в победе, – говорю я.
– По-моему, они даже не знают, кто такие львы.
Я задумываюсь. Как же утомительно всегда оказываться правой, но оставаться непонятой кишащими вокруг примитивными особями! Надо очень постараться, чтобы вытерпеть жизнь в мире глупцов, думающих не так, как я.
– Нам грозит неудача из-за их неспособности понять очевидное: что союз – единственное спасение для всех нас, – резюмирую я.
Пифагор чешет себе ухо задней лапой.
– В 1940 году, на первом этапе Второй мировой войны, США тоже не хотели вступать в войну с немцами. Некоторые, вроде Джо Кеннеди (отца будущего президента Джона Фицджеральда Кеннеди), настаивали даже, что Америке следует поддержать Гитлера. За это выступали знамениты актеры, видные политики, журналисты. Левые интеллектуалы-пацифисты были за невмешательство. Потребовалось внезапное нападение японцев, союзников нацистов, на американскую военно-морскую базу Перл-Харбор, чтобы американцы очнулись и решили вступить в войну; не случись этого, они, возможно, до самого конца сохраняли бы нейтралитет.
– Почему?
– Ради спокойствия и обогащения путем продажи своего оружия обеим воюющим сторонам. Не вмешайся они, нацисты смогли бы завоевать весь мир, включая сами Соединенные Штаты. Чашу весов перевесила мелкая гирька.
Не знаю, о чем он толкует, что такое Перл-Харбор, нацисты, Гитлер и японцы, но главная мысль ясна: трусость не окупается.
– Пойдем поедим, я проголодался, – сообщает Пифагор и фыркает, чтобы прогнать невеселые мысли.
Сиамец не боится воды, и он быстро ловит нескольких зазевавшихся амфибий.
Мы сравниваем вкус лягушек и жаб. По мне, те и другие неприятно отдают тиной, но после пережитых приключений у меня разыгрался голод, и я не очень привередничаю. Насытившись, я возвращаюсь к насущным вопросам:
– Необходимо придумать, как убедить сомневающихся. Моя мать говорила: «Все проблемы имеют решение, все дело в воображении».
– С твоей матушкой я не знаком, но любители цитировать других вызывают у меня недоверие. У них не хватает воображения, чтобы самим изрекать умные мысли и потом их повторять.
Он смеет оскорблять мою мать? Или подтрунивает надо мной?
Я тоже почесываю ухо, потом принимаюсь себя вылизывать. Задрав над головой левую заднюю лапу, лижу себе живот, чтобы сосредоточиться. Пифагор берет с меня пример, потом, вздохнув, предлагает:
– Лучше поспим. Утро вечера мудренее. Посмотрим, что ответит нам сфинкс завтра.
Не дожидаясь моего ответа, он закрывает глаза и принимается храпеть.
Все самцы такие: норовят захрапеть именно тогда, когда в них больше всего нуждаются.
Лично я знаю, что не усну, пока не нащупаю плодотворную идею. Терпеть не могу ждать и напрасно надеяться. Моя мать всегда говорила: «Если твое счастье зависит от чужих решений, то приготовься быть несчастной».
Нравится вам это или нет, мсье Пифагор, но моя мать не ошибалась, и я не напрасно сейчас об этом вспомнила.
Эта сильная фраза всегда вела меня по жизни. Чужой выбор мне не указ! В худшем случае надо постараться, чтобы повлиять на того, кто принимает решение. Я ничего не жду от случайности и от чужой уступчивости. Пусть другие страшатся моей решимости!
Пифагор все глубже погружается в сон. Ему явно снятся сны: глазные яблоки движутся под тонкими веками, хвост подрагивает.
Не иначе ему снюсь я.
