– Это уже было!!! – заорал Сворден Ферц, наконец-то вспомнив… нет, не так… невозможно вспомнить нескончаемый поток событий закольцованного времени, когда раз за разом перед ним возникает бронетанковая колонна, раз за разом воспитуемый Га-алка просит закурить, чтобы затем погибнуть от пуль уже мертвого господина ротмистра, потому что Сворден Ферц не в силах ему помочь, потому что нет такой силы, которая способна разорвать крепко спаянное кольцо настоящего.
Или есть?
Сдерживаемая последними судорогами агонии жизни волна времени накатывала пока еще осторожно, нерешительно, как начинающийся прилив на пологий пляж. Лишь внимательный взгляд мог заметить, что поцелуи вступивших в долгожданное наследство перемен оставляют на потертых боках бронетехники темные следы ржавчины, которая, как растение-паразит, начинает жить собственной жизнью, попав на благодатную почву, укореняясь глубже, раскидываясь шире. Как бы благородная патина неуловимо превращается в безобразные дыры, и сквозь осыпающиеся фестоны ржавчины проглядывают внутренности танков и баллист. Прикованные к своим сидениям скелеты в обрывках сгнившей формы приветливо щерят зубы и вроде даже помахивают костяшками, еще не догадываясь о собственной смерти.
Ветер времени ревет, беснуется, Сворден Ферц инстинктивно закрывает лицо и чувствует как что-то кусает его ладонь, он стискивает это что-то и подносит к глазам.
Два костяка, крепко обнявшиеся на пороге смерти и одновременно его переступившие, лежат у ног Свордена Ферца. Голодное время с хрустом дожирает останки бронетехники, вырывая прочь крупные куски брони, обсасывая их и бросая где попало. Так пресытившиеся хищники играют с окровавленными костями своей добычи.
Сворден Ферц наклоняет ладонь, и пуля обратного времени скользит по ней и падает вниз. Однако упасть она не успевает, проглоченная и переваренная временем, что обращает ее в еле заметное облачко металлической трухи.
Вот значит как… Сколько же раз карусель циклического времени прокатила его на раз за разом вползающей в проход между камней бронетанковой колонне? Сто? Тысячу? Сто тысяч? Сколько раз он бросался на помощь умирающему Га-алку и нарывался на последнюю пулю? Тысячу? Миллион? Имелось ли в подобном самопожертвовании хоть малейший смысл, если раз за разом в тех же декорациях разыгрывался все тот же спектакль?!
– А был ли этот миллион раз? – спросил чей-то ехидный голос, отчего Сворден Ферц споткнулся и неуклюже замахал руками, отгоняя морок или пытаясь сохранить равновесие.
Совесть всегда требует преувеличения: опасностей, трудностей, сомнений. Если уж совершать бессмысленный, но благородный поступок, то совершать его всегда, пока на пресловутый четвертый день не придется дождливая погода и пока на гору не взберется речное животное с клешнями и не издаст переливчатую трель во всю мощь своих жабр. Пусть ты поступил подло, но длительность и амплитуда твоих колебаний волшебным образом могут убаюкать совестливое альтер-эго, вообще не способное ни на какие по(ро)ступки, но чудесным образом присвоившее себе право судить эти самые по(ро)ступки Эго.
Лестно сознавать, что пока бессмысленность бега по замкнутому колесу времени – от встречи с колонной до рокового выстрела – не вошла в плоть и кровь императивов Высокой Теории Прививания, постепенно, слой за слоем окисляя стальной стержень Человека Воспитанного, он упрямо шагал на встречу пуле, словно крошечный грызун, сигающий со скалы в море во имя давно позабытого, но так и не изжитого инстинкта. Но кислота сомнения растворяла лесть, заставляя ее выпадать студенистыми хлопьями отчаяния на самодовольство волосатой обезьяны.
Легче поверить в парадоксы темпоральной физики, пасующей перед хронодинамикой в точке перегиба, чем признаться – не кому-нибудь, а самому себе – в высокомерной трусости Человека Воспитанного, вооруженного самыми точными мерами для взвешивания грузов совести.
– Это было бессмысленно, – хладнокровно сказал Сворден Ферц.
– Человечность всегда бессмысленна, – не менее хладнокровно ответствовал Сворден Ферц.
– Я тысячи раз пытался спасти его, – возразил Сворден Ферц. – Даже тогда – В Самый Первый Раз.
– Не лги. Считается только самый последний раз, – устало отмахнулся Сворден Ферц.
– Я не мог остаться там навсегда! Темпоральное кольцо… Хроноклазм… – сначала крикнул, а потом забормотал Сворден Ферц, пытаясь вспомнить давно позабытые учебники.
– Предательство не опровергнешь даже самыми точными уравнениями, – осклабился Сворден Ферц.
– Это всего лишь сон, – упавшим голосом сказал Сворден Ферц.
– Сон совести порождает чудовищ. Тебе ли не знать…
Через несколько десятков шагов Сворден Ферц оказался на кладбище.
– О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями? – пробормотал он.
Вернее следовало бы назвать открывшийся пейзаж полем боя, но время уже давно стерло с него лоск ярости, выцвело и пошло безобразными пятнами благородство смертельной схватки, боль потерь потрескалась и осыпалась в беспамятство, горечь поражения и безумство победы смешали кости победивших и побежденных. Так позабытое кладбище трогает душевные струнки случайного прохожего не более настойчиво, чем доисторические окаменелости в палеонтологическом музее.
Чудовищные хищники войны, мастодонты технической эволюции, ублюдки изнасилованного ненавистью разума, взрощенные на анаболиках безумной жажды власти, сложнейшие и хитроумные машины уничтожения смысла человеческого существования, могучие помпы по перекачке чистейшей воды просвещения, мысли, упорства, устремлений в сточные канавы разрухи и хаоса, боли и смерти ради еще одного поворота проржавевшего от крови и жертвоприношений мельничного жернова цивилизации.
Лишь глупейшее самодовольство могло рисовать взору величественные картины столкновения механизированных легионов, жестокость и бессмысленность которых искупались масштабом происходящего, как надменный прохожий любуется издалека мощью извержения, не слишком утруждаясь мыслями о тех бедах, что оно несет поселившимся у подножия вулкана.
Война есть восстание машин против своих же создателей. Чрезмерное скопление железа в жилах цивилизации подобно малярии, сотрясающей общество в приступах мучительной лихорадки, вот только горечь лекарства оказывается негодным средством излечения по сравнению с варварством кровопускания дурной крови.
Разве люди способны презреть все то, что их делает людьми, ради сомнительной чести лечь костьми под гусеницы овеществленной ненависти? Способны, конечно способны, но лишь тогда, когда их здравомыслие забито помехами излучающих башен, щедро погребающих то, что звучит гордо, под толстыми слоями пропагандистских фекалий.
Сворден Ферц обессиленно прислонился к траку монструозного создания, напоминающего поставленный на гусеничный ход дасбут, затем медленно сполз по ржавой броне на землю.
Вот только никакой земли не было. Все покрывало мелкое и крупное крошево человеческих костей, пересыпанное мелкой мукой пепла – надо полагать, тоже человеческого. Ни единой травинки не пробивалось сквозь белесый слой перемолотой и утрамбованной цивилизации – чересчур много яда скопилось в костях и прахе социума.
