– И что ты? – поинтересовался тогда Парсифаль у Наваха.
– Поцеловал ему руку и убежал, – сказал Навах, заканчивая разговор.
Но с Сердоликом у могущественного главы Kontrollkomission произошла досадная осечка.
Осечка у Вандерера относительно будущего устройства жизни и карьеры Корнеола Сердолика случилась в виду наличия у того категорических противопоказаний к каким-либо специальностям, связанным с сильными эмоциональными нагрузками.
Если называть вещи своими именами, то к моменту решения судьбы Сердолика, выпорхнувшего из-под крыла специнтерната, Вандерер дьявольски устал сражаться с небожителями, которые, словно только вчера уверовав в гуманизм и торжество разума, с фанатизмом неофитов вели тяжелые позиционные бои против попыток Kontrollkomission ограничить права и свободы новоиспеченных граждан римской империи добра и справедливости.
Чем дальше квалификационная комиссия двигалась по списку чертовой дюжины, тем упорнее становилось ее сопротивление, несмотря на демонстративно вывешенный на стене “меморандум Вандерера”, который украшался подписью каждого небожителя, и где один из пунктов категорически предписывал дать ублюдкам специальности, затрудняющие возвращение из Периферии.
Единственное, на что хватило пошедшей трещинами воли Вандерера, изнемогавшего от желания поскорее окунуться в кровавую баню Флакша, ибо ничто так не исцеляет от нравственной тоски тотально победившего добра с его искренней ложью о трех великих радостях жизни, как безнравственное буйство красок цветущих на поле той же жизни сорняков зла с разнообразием плевел, готовых удовлетворить любой порок, – дать Сердолику, склонному к ипохондрии, такую профессию, которая бы потакала стремлению юного Корнеола к созерцательному одиночеству.
В конце концов, рассудил Вандерер, если нет возможности запереть ублюдка в космосе внешнем, то почему бы не устроить ему бессрочное заключение в космосе внутреннем? Не окажется ли это еще более надежным решением, ведь истосковавшийся по родине отпрыск неизвестного отца может презреть профессиональные и нравственные обязанности человека воспитанного, сесть в звездолет и через короткое время уже разгуливать по планете, дальновидно наплевав на необходимость зарегистрировать свое прибытие в полуденный Рим? А какое транспортное средство требуется для пересечение пустоты собственной души? Изобретено ли оно вообще?!
Чем дольше Вандерер с помощью Парсифаля следил за жизненными перипетиями подопечного, тем больше убеждался – его мнимое поражение в схватке с квалификационной комиссией, размочившей ожидаемый счет с 13:0 в пользу Вандерера до 12:1, на поверку открывало такие перспективы, за которыми, чем черт не шутит, кехертфлакш, маячила вероятность окончательной и бесповоротной победы над неведомыми чудовищами, на заре человечества бросившими ему подлый вызов.
Корнеол Сердолик получил специальность Смотрителя – дьявольски востребованную на Периферии, ибо инфляционное расширение “хомосферы” оставляло позади тысячи и тысячи артефактов чужих миров, в лучшем случае кое-как описанных и учтенных в каталогах Института Внеземных Культур, а в худшем – помеченных лишь радиомаяком или торопливой надписью: “Здесь был имярек” на случай гипотетического выяснения научного приоритета.
– Уж не хочешь ли ты поставить эксперимент? – предположил Парсифаль. – Приютить дома нечеловека и доказать, что он человек?! Напоминаю, перед нами глубоко законспирированный специалист по спрямлению чужих исторических путей. Мы не вправе вмешиваться в операции Института.
Чья бы корова мычала, обычно в таких случаях ворчал Вандерер.
Сердолик поморщился.
– Вот так сплошь и рядом – правая рука не знает, что творит левая. Комиссия по контактам не в курсе операций Института, – помолчал, нахмурился, и все-таки съязвил:
– Может, не стоило его и спасать?
Ох как не стоило, мысленно согласился Парсифаль и решил зайти с другой стороны.
– Не хотел говорить… но я ведь врач… к тому же твой друг. Надеюсь медицинское содержание “синдрома домашнего питомца” тебе известно? Твое одиночество в Башне, отсутствие общения… Здесь не только мерзавцев, тараканов начнешь спасать и привечать, – хохотнул лучший друг Корнеола Сердолика. – В любом случае я обязан донести… доложить… черт побери, составить рапорт!
Да что со мной такое?! – тоскливо подумал Парсифаль. Язык мой – враг мой! Еще один такой прокол и можно уходить в журналистику… А может это то самое, что ему и нужно?! Разве он не устал жить двойной жизнью? Он же, все-таки, врач, а не функционер всяких там служб, не рыцарь плаща и кинжала. Ему положено тела и души врачевать, а не доносы строчить…
История болезни пациента стилистически хотя и близка установленной форме отчета о негласном наблюдении за испытуемом, но не приносит никакого морального удовлетворения, ибо не содержит и намека на возможное исцеление подопечного. Теперь-то он, Парсифаль, это понимает, хотя подобный довод о схожести, или даже идентичности задач и упований филера и лекаря сыграли не последнюю роль в убеждении собственной совести. Совести… ха…
Сердолик, как обычно, не обратил внимания на филологические затруднения Парсифаля. В нем вновь проклюнулся так и нереализованный Учитель:
– Мне нужно совсем немного времени. Дня два вполне достаточно. Придумай что-нибудь! – Корнеол посмотрел на Парсифаля.
– Ну, если угодно… В таком состоянии его все равно нельзя никуда отправлять. Думаю, за пару дней я его приведу в кондиционное состояние, по крайней мере физически.
– Буду премного благодарен, – Сердолик вскочил на ноги, шагнул к лежащему на койке и низко над ним склонился, словно пытаясь рассмотреть мельчайшие подробности его лица.
У Парсифаля немедленно возникло ощущение – имперский офицер сейчас откроет глаза, осклабится по-звериному и вцепится зубами в нос Корнеола. Доктора аж передернуло от воображаемой картины, поэтому он взял Сердолика за локоть и отодвинул от пациента.
– Держать его здесь опасно. Корнеол, пойми – он сейчас не человек. Он – офицер Дансельреха. Ты понимаешь, что это значит – “офицер Дансельреха”? Ему мать родную зарезать – раз плюнуть… – и на лучшего друга донос написать – глазом не моргнуть, уже персонально для себя мысленно закончил Парсифаль.
– Не преувеличивай, друг мой Парсифаль, – похлопал врача по плечу Сердолик. – Прежде всего, он – человек. Высокая Теория Прививания еще не все, что делает человека человеком.
– А что же еще делает человека человеком? – усмехнулся Парсифаль. – Но, вообще-то, ты – идеалист.
– Тоже самое сказала обо мне бывшая.
– До сих пор не пойму, почему у вас все так случилось, – признался Парсифаль. – Она еще больший идеалист, чем ты. Вспомни присно памятную опера…
– Перестань! – прервал его Сердолик. – И вспоминать не хочу. А так… как-то получилось… – он неопределенно пошевелил пальцами в воздухе. Но тут же поспешил добавить:
– У нас хорошие отношения. Мы часто встречаемся.
