Парсифаль, за свой долгий век наглядевшийся на подобные учреждения во всех оттенках периферии, мог авторитетно подтвердить – разницы никакой, если не считать лежащего на койке человека. Нет, сам по себе он не являлся чем-то примечательным, вполне укладываясь в антропологический тип “человека здорового”, не измученного дурной наследственностью или благоприобретенными паразитами.
Странность заключалась в самом его наличии в указанном помещении, поскольку штатное расписание исследовательского центра “Башня – Флакш” недвусмысленно предписывало присутствие на соответствующем объекте 1 (одного) наблюдателя-исследователя, который и сидел рядом с Парсифалем на жесткой койке, в своем неизменном свитере, задрав ногу на ногу и сцепив пальцы на остром колене.
– Я не могу снять блокировку, – признался Парсифаль. Помолчал, размышляя над необходимостью дальнейших пояснений и все-таки продолжил. – Первый раз вижу столь глубоко кондиционированного специалиста. Тому, кто это сделал, надо или аплодировать или промывать память…
– Почему? – откликнулся Сердолик, расплетая пальцы и вновь сплетая их уже на затылке, потягиваясь и шевеля затекшими ногами.
У Парсифаля от взгляда на его телодвижения вдруг возникли малоприятные ассоциации с жуком, который только-только миновал личиночную стадию и теперь выбирался из разорванного кокона. Он отвел глаза от Сердолика и принялся разглядывать пациента. Однако большого облегчения это не принесло. Привкус отвращения чересчур медленно истаивал в горле. Парсифаль хлебнул ледяной воды.
– Они практически полностью изолировали реактивные блоки Высокой Теории Прививания, – объяснил он Корнеолу. Тот продолжал озадаченно молчать, а Парсифаль неожиданно для самого себя преисполнился восхищения перед неизвестными ему специалистами, подготовившими столь впечатляющий экземпляр. – Да что я говорю! Полностью! Я вообще не нахожу ее следов! Потрясающая работа! Если бы не расторможенный гипаталамус и УНБЛАФ-положительное, его ни за что не отличить от имперского офицера…
Внезапно Парсифалю пришла в голову настолько поразительная догадка, что он чуть не прикусил язык.
Если это так… Если это так… Нет, не может быть! С ним бы согласовали. Его бы предупредили. Он бы знал. Знал наверняка. Не согласовали, не предупредили, не знал. Впору самому чувствовать себя обманутым. Или, по крайней мере, разочарованным.
Сейчас же встать и, сославшись на необходимость срочной медицинской консультации, набрать номер только ему одному известного канала. И глядя на ненавистные блеклые старческие веснушки на огромном лысом черепе, ядовито сказать: “Вы меня разочаровываете”, в точности воспроизводя все тончайшие обертоны самого руководителя Kontrollkomission, когда тот устраивал выволочки вытянувшемуся по швам Парсифалю…
Собственно говоря, вся выволочка заключалась единственно в этих самых трех словах, но они огненным тавром отпечатывались на совести их адресата, словно пресловутые “мене-מנא, текел-תקל, упарсин-ופרסין” на стене пиршественного зала царя Валтасара.
– А как же закон о Высокой Теории Прививании? – вывел Парсифаля из задумчивости Сердолик. – Насколько допустимы столь глубокие манипуляции с личностью?
– Ну… – потянул Парсифаль, лихорадочно пытаясь вернуть себе душевное равновесие, для чего софистические многомудрствования подходили как нельзя лучше. – Смотря что ты разумеешь под словом “личность”. Автохтоны Флакша не обладают и зачатками Высокой Теории Прививания, однако это не мешает нам называть их людьми… в каком-то смысле…
– Если бы мы не считали их ущербными, то никогда бы не вмешались в их развитие, – ответил Сердолик. – Нельзя кого-то считать человеком наполовину. Либо он человек, либо не человек… еще не человек.
Считай мы их действительно людьми, никогда бы не посмели вмешаться в их развитие, – чуть не ляпнул Парсифаль.
Ужасающая наивность Сердолика в вопросах веры в человека потрясала. Наверное, он впрямь прирожденный Учитель, как о том в один голос талдычила квалификационная комиссия небожителей, рассматривая личное дело юного Корнеола, готового вырваться из под бдительного ока сотрудников специнтерната на простор разморенной полуднем Ойкумены, если бы не одно крошечное пятнышко, похожее на родимое пятно или расплывчатую татуировку.
Впору вспомнить бредни Ламарка, утверждавшего, что у мышки с отрезанным хвостом народиться столь же бесхвостое потомство, или с пониманием отнестись к юным созданиям, уверенных в тесной взаимосвязи между формой своего носика и судьбой, которую держит в руках пластический хирург.
Переизбыток меланина на небольшом участке кожи перекроил жизненный путь отпрыска неизвестного отца, строжайшим образом дисквалифицировав его педагогические дарования.
Конечно, новоиспеченного Учителя можно отправить в интернат на заштатный пыльный шарик вне видимости даже самых мощных телескопов, где бы он ковал из полудиких дебилов, ублюдков внутривидового спаривания (бич отдаленных колоний, лишенных притока новых переселенцев), если не полностью разумных и высокоморальных граждан, ведь в их генах и душах уже имелось физическое и нравственное повреждение, то хотя бы послушных и обуздавших часть своих патологических страстей.
Но кто мог гарантировать, что на фанатичного жреца Высокой Теории Прививания не обратят внимания в могущественной Академии Педагогики, посчитав – такой талант чересчур расточительно закапывать на Периферии? А там, как знать, талантливый Учитель и вовсе мог быть причислен к сонму небожителей, тем самым явив более чем весомое подтверждение кошмарам просвещенных о его истинном происхождении.
В случае Наваха Вандереру удалось словно тяжелому танку сравнять с землей любые сомнения о профпрегодности мальца махать мечами на мирах с излишне кривыми историческими путями, тем самым выставив на посмешище его несчастного Учителя, который за все годы обучения не добился от замкнутого воспитанника ни капли понимания, дружбы, уважения и решил хоть здесь взять реванш, во всех подробностях рассказывая небожителям о проклевке в мальце зоопсихолога.
Навах потом рассказывал Парсифалю как однажды, набравшись злобы и тоски, единственный раз в своей взрослой жизни посетил наивного чудака, лишь по недоразумению ставшего его Учителем, желая как можно желчнее поблагодарить того за старания убедить квалификационную комиссию направить абитуриента не в зоопсихологи, куда тот по детской глупости стремился, а в специалисты по спрямлению чужих исторических путей, куда длинноволосый и прыщавый юнец отнюдь не стремился все по той же глупости. Но указанная ему железной рукой стезя оказалась настолько интересной, открыла ему такие безграничные познания в человеческой мелочности, подлости, трусости, лживости, какие бы он ни за что не приобрел, общаясь с братьями нашими меньшими.
Однако тщательно подготовленный разлив ядовитой желчи, по-меккиавеливски упрятанный за хвалебными одами, Учитель резко пресек тяжелой пощечиной не в меру пылкому юнцу. Столь непедагогичным образом добившись молчания от бывшего воспитанника, Учитель, опять же не стесняясь в выражениях, разъяснил разъяренному Наваху истинное положение вещей, в том смысле, что он, старый осел, приложил все силы, дабы убедить комиссию в его, Наваха, зоопсихологических дарованиях, но ему, старому ослу, как дважды два доказали полную профнепрегодность абитуриента не то что к зоопсихологии, но и пастушескому делу, наличествуй подобная специальность в реестре Академии.
