Легко пускал по ветру он.
Ибн Ильяс
Мусульманский мир в период раннего Средневековья был далек от традиции составления автобиографий. Авиценна оставил после себя несколько страничек воспоминаний о годах своего ученичества, и это редкое исключение и большая удача для историков. Более того, его преданный ученик Абу Убайд Джузджани попытался составить «Жизнеописание»
[11] учителя, достаточно по-дробно описав «иранский период» его жизни, вплоть до его «перехода в иные миры». Важно отметить, что Джузджани включил в свои записки и воспоминания учителя. Используя материалы «Жизнеописания», мы обратились также к знаменитому труду Низами Арузи Самарканди «Собрание редкостей, или Четыре беседы»
[12], в котором изложены отсутствующие в «Жизнеописании» детали автобиографии Авиценны.
Однако главным отличием нашей трактовки автобиографии Авиценны от множества подобных является его поэзия, реконструированная Ибн Ильясом
[13] на основе изучения как подстрочников стихов, так и биографических данных мыслителя.
В биографии Авиценны нас, как современных ученых, заинтересовала прежде всего система обучения, которая строилась на модели его домашнего учителя ан-Натили. В своем «Жизнеописании» Авиценна пишет «ан-Натили сказал мне: Читай и решай их самостоятельно, а затем показывай мне, чтобы я разъяснил тебе, что [ты понял] верно, а что неверно». Вскоре ан-Натили вынужден был покинуть ученика. «Уже без ан-Натили, – пишет Авиценна, – я занялся изучением текстов книг и комментариев по физике и метафизике, и стали раскрываться передо мною врата науки. Потом я увлекся наукой врачевания и стал читать книги, написанные о ней. Медицина не из трудных наук, и поэтому за короткое время я настолько овладел ею, что даже самые превосходные мужи медицины стали учиться у меня науке врачевания. Я стал посещать больных. Благодаря приобретенному опыту передо мною открылись врата врачевания»5.
Читая эти строки, написанные более тысячи лет тому назад, невольно задаешься вопросом: а что же такое образование? Не строго ли индивидуальная система прямых и обратных связей – «учитель – ученик» (первый этап), «ученик – учитель» (второй этап) и, наконец, самостоятельное постижение наук, к которым возникает интерес, некая внутренняя потребность в получении строго определенных знаний. Что же это была за культура – Восточный Ренессанс, несущая в себе подобные возможности постигать профессию? И вот что еще интересно: экзаменом для Авиценны по медицине стали не какие-то «тесты на удачу» (как принято сегодня), а приглашение ко двору правителя Бухары Нух ибн Мансура. Вот как об этом пишет сам Авиценна: «Однажды он (Нух ибн Мансур – А.И., Н.Л.) заболел и врачи оказались не в состоянии исцелить его. Поскольку мое имя было известно в их среде благодаря моей начитанности, они упомянули ему обо мне и попросили его вызвать меня, я явился и принял с ними участие в его лечении, и отличился при этом».
Обычно в таких случаях при дворе просили награду. Авиценна не стал долго раздумывать, что ему попросить в награду: «я спросил у Нух ибн Мансура разрешение пойти в его библиотеку, чтобы изучить имеющиеся там книги по медицине. Он разрешил мне, и я вошел в здание, где было множество комнат, в каждой комнате были сундуки с книгами, поставленные один на другой, в одной комнате были книги по арабской поэзии, в другой – книги по фикху (законоведению – А.И.), и так в каждой комнате [находились] книги по какой-либо отрасли науки. Я познакомился со списком книг предшественников и попросил те, которые были нужны, я увидел там книги, названия которых многие люди никогда не слышали, и сам я не видел их ни ранее, ни после того, я прочел те книги, усвоил все полезное, что было в них, и познал степень [учености] каждого автора».
Вот она, еще одна существенная деталь образовательного процесса Авиценны: успешный итог его врачебной деятельности в Бухаре оборачивается началом нового творческого процесса – он просит в награду за успешное лечение правителя дополнительные годы ученичества, которые проводит в бухарской библиотеке. В одной из своих кытьа (истории в стихах – А.И.) он пишет:
Душа не ест, душа не пьет
И только мудростью живет.
Спеши туда, где свитки книг,
Где древней истины родник.
Душа – лампада, масло – мысль,
Природа – сочетанье числ.
Все остальное – пыль времен,
Погасших душ кошмарный сон.
Абу Али не ведал сна,
Его спасал кувшин вина.
Горит вино не хуже масла,
Когда душа любви полна.
(Пер. Ибн Ильяса)
Все поразительно в этой истории – и стремленье к познанию, и понимание реальности как суммы числ (несомненное влияние Пифагора), и признание того, что вино и любовь лучшее средство для постигающего Истину.
Как писал в своем «Жизнеописании» Авиценна: «К вечеру я возвращался домой, ставил перед собой светильник и занимался чтением и писанием. А когда одолевал меня сон или я ощущал слабость, то я выпивал кубок вина, дабы вернулась ко мне моя сила. Затем я вновь приступал к чтению. Когда же мною овладевала дремота, то мне воочию снились эти вопросы и сущность многих из них прояснялась во сне»11.
Удивительно! Авиценна постигал мир знаний так, словно не было вокруг религиозных запретов и беснующихся фанатиков. Авиценна никогда не был атеистом, которым его многие хотят представить (одни – как отступника-еретика, другие – как одного из немногих материалистов Средневековья). Он обращался к Богу постоянно и это входило в процесс познания, который он выстраивал как диалог с небесами. «Всякий раз, – писал он, – когда я терялся [в решении] какой-либо проблемы или не мог определить средний термин в силлогизме, я ходил в мечеть и, совершая молитву, взывал к творцу всего, пока он не открывал мне скрытого и не облегчал трудного».
В мире Авиценны все было ликом Всевышнего, все было живым, готовым к диалогу с молодым ученым:
Куда ни кинешь взгляд – кругом Аллаха лик.
Он, как дождинка, мал, как Млечный Путь – велик.
Он в элементах звезд, в стихиях бытия,
Он говорит с тобой словами вечных книг.
(Пер. Ибн Ильяса)
Однако его обращение к Богу настолько индивидуально, настолько метарелигиозно (надрелигиозно), что складывается ощущение, что он, подобно Галену, видел в Создателе Мастера – того, кто трудится, создавая мир идей и вещей как некую конструкцию, которая должна воспроизводить Его творения, по мере сил дополняя Его замысел. Так он понимал Бога, так он понимал Коран. В одном из своих рубаи Авиценна писал:
