Еще раз оглянувшись по сторонам, я полезла под свое платье и осторожно вытащила из потайного кармашка квадратный конвертик, сложенный из вырванного листа «Мира моды». На одной стороне этого листа была реклама духов «Синий вечер», на другой — фотография пальто из серой шерсти. Утка внимательно следила за тем, как я разворачиваю бумагу. Блеснуло золото и стекло. Мое кольцо. Моя мечта о модном салоне. Моя надежда.
— Вот, возьми, это все, что у меня есть. Найди лекарства для Розы, купи ей витамины, еды, одеяло. Все, что сможешь. Присматривай за ней до тех пор, пока я не вернусь, слышишь? Обещай мне, что ты…
В щелку просунулась бледная рука, схватила кольцо и снова спряталась внутрь. И окно захлопнулось.
Проверка всегда длится целую вечность, но сегодня мне казалось, что она вообще не закончится никогда. Неужели все действительно случится, как задумано, и я смогу сбежать отсюда? У Розы есть кольцо, и с ней все будет в порядке. С Розой все будет в порядке, а мы, как обещал Хенрик, очень скоро сюда вернемся на танках — бум! — и весь проклятый Биркенау пылает, а я танцую на его развалинах.
Как только вновь раздались свистки и группы заключенных поспешили на работу, я тоже бросилась бегом к назначенному месту встречи. Рядом со мной бежал Хенрик, мой верный Пес.
— Следуй за мной, в нескольких шагах позади, — тихо сказал он. — И не смотри по сторонам, смотри вниз.
Хенрик заметил, что я колеблюсь, остановился и сказал, положив мне на плечи свои ладони:
— Посмотри на меня, Элла. Посмотри на меня! Ты все делаешь правильно, не сомневайся. Вместе мы с тобой сможем все.
— Вместе, — эхом откликнулась я.
Хенрик отпустил меня, повернулся и побежал дальше.
Мне было очень трудно бежать по Биркенау вслед за Хенриком, делая вид, что при этом не происходит ничего из ряда вон выходящего. Я ждала, что на нас набросятся собаки или охранники или все вместе.
И все это время я думала о Розе, о том, сколько еды и лекарств можно будет купить ей на то золотое кольцо. Наверняка достаточно, чтобы она продержалась до тех пор, пока я не вернусь сюда с армией славных освободителей! Но тут меня вдруг посетила ужасная мысль — а что, если Утка просто присвоит кольцо и ничего для Розы не сделает? Как же глупо было с моей стороны отдать ей мое сокровище! Конечно, Утка его придержит. Представляю, как смеялась бы надо мной Марта, узнай она о том, что я сделала! Она всегда твердила мне, что быть мягким глупо. И так оно и есть. Дура, дура, дура!
Мы забежали в какую-то темную хибару, где Хенрик заранее спрятал гражданскую одежду.
— Вот, переодевайся. Скорее, — сказал он. — Мы должны быть готовы к следующему этапу операции. И не смущайся, — добавил он, усмехнувшись. — Я на тебя не смотрю.
Я покраснела. До сих пор я еще никогда не оставалась в темноте наедине с мужчиной. И вообще одна я практически никогда не оставалась после того, как попала в Биркенау. Здесь вокруг постоянно были люди — женщины на работе, женщины на проверке, надзирательницы, капо… и Роза. Рядом всегда была Роза.
Хенрик повернулся спиной и начал застегивать кардиган, накинутый поверх рубашки. Я быстро сняла полосатое платье и принялась переодеваться в нормальную одежду. Низкого качества. Тонкая шерстяная юбка, хлопчатобумажная блузка и потертый джемпер. Туфли тоже оказались слишком тесными, на очень низких плоских каблуках. Такие туфли даже моя бабушка назвала бы безвкусным старьем. Но все равно мне эти туфли показались прекрасными. И одежда тоже.
— Я снова чувствую себя человеком, — прошептала я.
— Для меня ты всегда была человеком, — улыбнулся стоявший в тени Хенрик. — С той самой секунды, когда впервые сказала мне: «Я Элла, и я шью». А теперь ты выглядишь просто потрясающе. Именно такую девушку я всегда хотел видеть рядом с собой…
Снаружи послышались шаги, и Хенрик наклонился ближе, теперь я чувствовала у себя на щеке его горячее дыхание. Вдали прогудел паровоз. Железный конь, который унесет меня к свободе.
Еще несколько тревожных минут, а затем снаружи раздался условный сигнал. Пора. Размышлять больше некогда, нужно начинать действовать. Прощай, Биркенау. Прощай, Роза, — надеюсь, что ненадолго.
Здравствуй, Элла-снова-во-внешнем-мире! Здравствуй, жизнь!
Мы выбрались из Биркенау, избежав столкновения с охранниками, их псами и автоматами, проскочили за колючую проволоку и минное поле. Мы прятались среди ящиков и тюков одежды, загруженных в вагон из универмага, затем выскочили на станции, купили билеты на деньги, которые были у Хенрика, и там же пересели на нормальный пассажирский поезд. Ехали на своих местах, как нормальные люди.
Каждая минута, каждый новый километр приближали нас к свободе и к концу войны. Потом мы присоединились к армии освободителей. Пели победные песни, нас наградили медалями за храбрость, и мы стали героями. Вскоре мы возвратились в Биркенау и отыскали Розу. И все мы были счастливы.
Вот так все выглядело бы в фильме о нашем побеге.
В реальной жизни я все испортила. Совершенно. Все.
До конца жизни буду помнить лицо Хенрика, когда я сказала ему, что остаюсь. Он не верил. Не верил в такое предательство.
— Как же так? — хрипло спросил он. — Ты… просто сдашься? А как же слава, отвага, героизм?
Мне было мучительно тошно говорить ему о своем решении, потому что больше всего на свете мне хотелось покинуть Биркенау с его вонючим воздухом, охранниками и полосатыми. Больше всего на свете мне хотелось вдохнуть полной грудью воздух свободы и прыгать от радости.
Хенрик взял меня за плечи, сильно тряхнул и сказал:
— Ты же сгниешь здесь, Элла, которая шьет, как ты этого не понимаешь? Ты думаешь, будто шьешь здесь одежду, но на самом деле Биркенау — это фабрика, которая производит только страдания и смерть. Прошу тебя, передумай. Ты даже не представляешь, что значит для меня иметь в этой вонючей дыре такую подругу, как ты. Ты должна бежать вместе со мной. Моя семья… все… их больше нет. И никто не ждет меня там, по ту сторону колючей проволоки. И мне там не о ком позаботиться, кроме как о тебе.
Он плакал, на самом деле плакал, и я плакала тоже. Я обняла Хенрика и даже позволила ему поцеловать меня. Но не ушла с ним. Просто не могла.
Мне хотелось надеяться, что побег удался. Во всяком случае, Хенрика не повесили перед строем во время проверки, как обычно поступали с полосатыми, пытавшимися бежать. И окровавленный серый кардиган с дырками от пуль никто не принес в лагерь, чтобы пустить его на ветошь. Откуда я знала про кардиган? Ходила в барак для ветоши, спрашивала.
* * *
Я осталась здесь ради Розы.
На протяжении всего долгого рабочего дня в моечном цеху у меня тряслись руки. Я слышала паровозный гудок и надеялась, что он возвещает об удавшемся побеге Хенрика. Еще я слышала лай собак и крики людей. Но громче всего, перекрывая все эти шумы, стучало сердце в моей груди, переполненное какой-то дикой радостью от того, что я осталась. Пусть я вновь была полосатой, пусть я по-прежнему находилась за колючей проволокой, но все это перестало иметь для меня значение.
