Я поставила коробку на стол, развязала и сняла крышку.
Небрежным движением руки Мадам отогнала меня, ей хотелось увидеть, что скрывается под слоями пергаментной оберточной бумаги. Карла стояла возле двери и наблюдала за нами, скрестив руки. Я ожидала увидеть разочарование на лице Мадам, когда она взглянет на уродливое творение Франсин, но вместо этого глаза у нее загорелись.
— Восхитительно! — прошептала она.
Карла ухмыльнулась. Выходит, ей с самого начала было известно, что в коробке лежит мое платье с подсолнухом!
— Марта тебя надула? — спросила одна из моих слушательниц.
— А что тут странного? — холодно сказала Балка.
Марта на самом деле меня обманула. Мадам вытащила мое желтое платье с подсолнухом, развернула и начала покачивать им в воздухе, держа его перед собой на вытянутых руках.
— Живее, живее, — скомандовала она мне, насмотревшись. — Помоги мне надеть его.
Платье сидело на ней как влитое. Если и требовалось что-то поправить, то по мелочи. Марта позволяла мне иметь при себе булавки, и я моментально внесла необходимые поправки — точнее, пыталась это сделать, потому что Мадам все крутилась и крутилась перед зеркалом, открывая рот, как золотая рыбка. Как одна из тех толстых рыб, нарезающих круги в пруду.
Интересно, едят ли золотых рыбок? Я была достаточно голодна для этого.
Мадам долго, с восторгом рассматривала вышитый подсолнух, а я сияла от гордости за Розу.
— Платье превосходное, — сказала наконец Мадам. — Сидит на мне великолепно, отличная работа. Карла, передай женщине, которая сшила это платье, что я очень довольна. И хочу, чтобы она впредь шила для меня.
Я кашлянула, и Карла кивнула мне, мол, скажи ей.
— Прошу прощения, Мадам, я сшила его, — чуть слышно пролепетала я.
И только теперь Мадам обернулась, чтобы впервые по-настоящему взглянуть на меня.
— Ты? Но ты же совсем девчонка!
— Мне уже шестнадцать, — быстро солгала я.
— Если честно, я никогда не думала, что среди вашего народа встречаются такие одаренные, — сказала Мадам, вновь повернувшись к зеркалу. — Это большая удача, что мне в голову пришло открыть здесь швейную мастерскую, правда? По крайней мере, ваши таланты не пропадут понапрасну. Ну а после войны ты, я думаю, будешь работать в каком-нибудь очень хорошем модном салоне, а я стану там заказывать свои платья. Что скажешь на это?
Она говорила так, словно нет в Биркенау никаких списков, никаких труб, и дожди из пепла здесь никогда не идут.
— Ну? — спросила меня Роза, когда я возвратилась в наш барачный блок. — Каково это чувствовать себя самым выдающимся модельером всех времен и народов?
И тут, к ее — и всеобщему, и даже моему собственному — удивлению, я разрыдалась. Это была странная радость.
— Тебе повезло, — сказала Марта, и от нее это прозвучало как скрытая угроза. — В конечном итоге я решила, что твое платье более приемлемо для Мадам. Ты многому научилась, работая у меня. Ну, еще бы, ведь я сама училась у лучших мастеров.
Это было на следующий день после моего триумфа в доме коменданта, я тщетно пыталась не хвастаться своим успехом в мастерской. Пыталась, но не вышло.
Марта разговаривала со мной, скрестив руки так, что торчали ее острые локти. Возможно, мне только казалось, что она впечатлена моим успехом.
— Мадам говорит, что ты можешь сшить для нее еще несколько вещей.
— Сошью, — быстро согласилась я. — Она не будет разочарована. У меня всегда много идей…
— За идею хлеба не купишь. Иди работать. Я достала для тебя новую машину в универмаге, старая же сломалась…
— Спасибо. Тогда я начну прямо сейчас.
— Давай, трудяга, — кивнула Марта с той гримасой, которая заменяла ей улыбку.
* * *
Я села на свое место как во сне. Думала рассказать Розе обо всем. Она бы порадовалась, что вышила тот подсолнух. Мы можем получить неплохую награду, может, целых шесть сигарет, это миллион возможных обменов. Мы могли бы вместе работать над новыми проектами — мой дизайн, ее…
Тут я взглянула на новую швейную машину и застыла.
— Помочь настроить? — спросила сидевшая через проход от меня Шона, зажав булавку в зубах. — Элла! Я спрашиваю, нужна помощь?
Она вытащила изо рта булавку и воткнула ее в отрезок хлопчатобумажной ткани цвета заварного крема и согнулась в приступе кашля.
Я отрицательно покачала головой. Мысленно я даже отвечала Шоне, но произнести не могла. Слова были слишком страшными.
Нет, спасибо. Я очень хорошо знаю, как управляться с этой машиной. Я справлюсь. Я делала это миллион раз, потому что это швейная машина моей бабушки.
Швейная машина стояла на моем столе и блестела золотыми узорами на покрытых угольно-черной эмалью боках. Табличка, на которой было выгравировано имя моей бабушки, исчезла — скрутили.
Бабушка всегда следит за тем, чтобы на ее машине не было ни пятнышка грязи, ни пылинки. Я подняла прижимную лапку и увидела под ней идеально чистую, никелированную пластину.
С нитками бабушка тоже обращается очень аккуратно. Я подняла крышку отделения для ниток и увидела там ровные ряды маленьких стальных катушек с ровно намотанными на них нитками — зелеными, желтыми, красными, серыми, белыми и розовыми.
Я внимательно осмотрела бок машины. Все, как я помнила с детства, — едва заметные царапины на эмали, оставленные бабушкиным обручальным кольцом. Они появляются, когда она регулирует машину.
Я сидела и смотрела на нее, словно парализованная, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Я пыталась убедить себя в том, что здесь какая-то ошибка. Ее не могло быть здесь, в Биркенау. Только не Бетти, бабушка любит ее так сильно, что дала имя. Нет, Бетти стоит сейчас в рабочей комнате бабушки, дома. Стоит на столе, на котором всегда стояла, сколько я себя помню. Сам стол у окна с занавесками в ромашку, а рядом с ним бабушкин стул с лежащей на нем, изжеванной поролоновой подушкой.
Роза подошла ко мне и спросила шепотом:
— Что с тобой? Ты выглядишь больной.
Я на нее даже не взглянула. Я представляла себе бабушку, идущую по улице к вокзалу в своих туфлях на широком низком каблуке, она клонилась влево, чтобы уравновесить тяжесть швейной машины, которую несет в правой руке. «В дорогу нужно брать еду, теплую одежду и самые необходимые вещи», — любит повторять она. Конечно, Бетти была необходима, ведь с ее помощью бабушка зарабатывает на хлеб.
До чего же невыносимо было думать о том, как бабушка прибыла в Биркенау, где ее под грубые окрики и тычки охранников вместе с остальными погнали в раздевалки. Я хорошо знала, что Они делают с новенькими. Раздеться догола. «Аккуратно сложить одежду! — орут охранники. — Вы получите ее назад, как пройдете санобработку!»
