В бараке повисла мертвая тишина. Не слышно было даже хруста соломы.
Балка любила внимательную аудиторию:
— Разве вы до сих пор еще не заметили, что Им безразлично, кто мы такие и что сделали? Мы здесь просто потому, что существуем. Для Них мы не люди. Вот ты, Роза-мимоза со своими благородными манерами, этикетом и прочей ерундой, ты думаешь, Они согласились бы выпить с тобой чаю? Это все равно что Они стали бы спрашивать у крысы, какой вилкой есть рыбу!
— Как грубо, — сказала Роза, хотя было непонятно, относилось ли это к языку Балки или к трапезе с крысой.
— Грубо? — буквально выплюнула это слово Балка. — Грубой будет наша смерть!
— Но Они же не всех нас хотят убить, — рискнула заметить я.
— Только до тех пор, пока мы им полезны, портняжка. А что с тобой будет, когда им надоест играть в переодевания? Думаешь, тебя отпустят? О, люблю этот момент. Ты вылетишь в трубу, как все остальные.
— Заткнись! — крикнула я, затыкая свои уши ладонями. — Заткнись, заткнись, заткнись, не говори о трубах!
В следующую секунду Балка уже тащила меня вниз, и я пересчитывала своим позвоночником все деревянные перекладины. Едва я успела коснуться ногами пола, как Балка уже врезала мне кулаком по лицу и заорала:
— Я здесь главная, и это только мне решать, кто здесь должен заткнуться, ясно?
Затем отпустила. Я рухнула на пол мешком. Балка посмотрела на меня и вздохнула.
Похоже, что, ударив меня, она моментально остыла, вся злость вытекла из нее словно желтая жижа из стоявшего в углу барака туалетного ведра.
Я дрожала, когда Балка помогла мне встать и забраться обратно на полку. Она повернулась к женщине, из-за которой все началось:
— Вы все, вбейте это в свои пустые головы: больные, которые сослали нас сюда, настолько переполнены ненавистью, что им все равно, на кого ее выплескивать. Если бы не другая национальность, другая религия или еще что, они придумали бы новые критерии. Сейчас они изрыгают это на нас. В следующий раз это будут нищие, потом…
— Я хочу домой! — заныла несчастная женщина и снова зарыдала.
— А я хочу убить каждую тварь в этой дыре голыми руками, — вспыхнула Балка. У нее были большие руки, с обеденную тарелку каждая. — Но лучшее, что мы можем сделать, — это жить. Ты слушаешь меня? Единственный способ победить Их — это не умереть. Так что заткнись и думай о том, как тебе выжить, несчастная корова. И дай нам поспать.
Я постепенно начинала забывать о том, что где-то существует другой мир, в котором люди ездят на поездах не в лагерь за колючей проволокой, а в города с красивыми магазинами или к морю. Где можно ходить в приличной одежде и спать в своей кровати, ужинать со своей семьей. Жить нормальной жизнью.
Роза говорила, что книги — это жизнь. Но я знала кое-что получше. Работа — это жизнь. И что бы ни приказывала мне сделать Марта, я всегда отвечала: «Я могу это сделать».
Каким бы сжатым ни был срок или какой бы привередливой ни была заказчица, я никогда не подводила Марту. За это я стала получать лучшие заказы. И время от времени лишний кусок хлеба или несколько сигарет. А иногда даже скупую похвалу: «Хорошая работа».
Я многому училась — иногда просто глядя на то, что делают другие портнихи, иногда помогая им шить. Кстати, все они оказались намного дружелюбнее, чем мне показалось вначале. Охотно делились со мной секретами мастерства.
Со временем я узнала их истории. Реальные истории их жизни до Биркенау.
Франсин, например, работала на большом заводе, и привычка к тяжелому физическому труду чувствовалась в ней до сих пор. Для Франсин было одно удовольствие сидеть в тихой мастерской и шить разные вещи каждую неделю. Вот только отсутствие туалетной бумаги в местной уборной Франсин очень огорчало, и она постоянно клянчила у меня бумажные обрезки.
Шона была когда-то одной из лучших мастериц в салоне одежды для новобрачных и рассказывала нам всевозможные истории о привередливых невестах и их чудовищных мамашах. «Угодить обеим сразу просто немыслимо, — жаловалась Шона. — Угодишь невесте — мамаша от злости готова лопнуть, угодишь мамаше — невеста беситься начинает».
Я заметила, что Шона часто прикасается к тому месту на своем безымянном пальце, где было обручальное кольцо. Они забрали все драгоценности, когда мы приехали. У меня был только маленький золотой кулон, который подарил мне дедушка на мой последний день рождения. Там были выгравированы мое имя и дата рождения. Интересно, увижу ли я его когда-нибудь снова?
— Ты сама себе шила свадебное платье? — спросила я у Шоны.
— Сама, — улыбнулась Шона. — Оно было повседневным, из золотистого, как карамель, крепа. А когда забеременела и у меня вырос живот, я это платье распорола и сделала из него ползунки для малыша.
Она была готова заплакать.
К середине лета у меня одной была своя швейная машина, на которой разрешалось работать только мне. Мне даже доверили булавки! А когда Марта была занята в примерочной, я становилась вместо нее старшей в мастерской. И остальные портнихи должны были мне подчиняться. Я сделала так, чтобы Розу перевели на вышивание, и теперь ей больше не приходилось целыми днями прибираться и гладить. Правда, Роза не оценила это повышение.
— Ну же, — сказала я ей. — Мы с тобой теперь почти элита. Ты лучшая вышивальщица в нашей мастерской, поэтому заслужила повышение. Кстати, те одуванчики, которые ты вчера вышила на ночной рубашке, замечательные!
— Мне нравятся, — кивнула Роза. — Если не считать того случая, когда меня отправили рвать одуванчики и крапиву для супа. Я обожгла все ладони, они огнем горели. На лугу возле нашего замка их было много. Еще лютики. Знаешь этот фокус, когда нужно подержать лютик под подбородком, чтобы узнать, любит человек масло или нет?
— Что? Нет. Зачем держать под подбородком какие-то лютики? Все любят масло. Бабушка делает пудинг из хлеба и масла. Со свежим молоком, с… Стоп, все. Не отвлекай меня. Карла просила вышить ромашки на воротнике новой летней блузки. Если удачно получится, она даст мне сигарет. На них я куплю тебе пару приличной обуви вместо этого безобразия.
Роза посмотрела вниз, на атласную туфельку и тяжелый рабочий башмак.
— А я уже к ним привыкла, — сказала она. — Туфелька позволяет мне чувствовать себя элегантной леди, а башмак напоминает мне о том, что нужно, не останавливаясь, шагать вперед. Кстати, есть одна история…
— Как у тебя получается все превращать в истории?
— А как у тебя получается брать от надзирательницы подарки?
— Она заказчица. — Я поправила ее, но сама смутилась. Все же на примерки Карла обычно приходила в мундире и с хлыстом. Иногда приводила с собой Пиппу. Привязывала ее поводок к ножке кресла, и Пиппа лежала там, настороженно следя за каждым моим движением своими желтыми глазами и скаля зубы. Лагерные собаки были натренированы набрасываться на полосатых.
