— Платье из звездного света? Но как такое возможно?
— Хорошо, — сказала Роза. — Слушай. Давным-давно…
С этого все и началось. С тех пор я не засыпала, пока Роза не закончит очередную историю триумфальным: «Конец».
Запас историй Розы не иссякал. Она сплетала их буквально из ничего, как прядет свою нить шелкопряд или девушка из сказки превращает солому в золото.
* * *
«А я когда-нибудь рассказывала вам уже о?..» — так обычно начинала свои истории Роза, и за этим следовал сумасшедший каскад небылиц. Например, о жизни самой Розы в графском дворце, где на завтрак подают варенные всмятку яйца на подставочках из чистого золота. В историях Розы люди танцевали до утра при свете сотен канделябров и спали в огромных, как лодки, кроватях, укрываясь шелковыми пуховыми одеялами. Стены дворца были сделаны из книг, а шпили башен задевали луну.
— …и по парку бродят единороги, а рядом стоят фонтаны, бьющие шипучим лимонадом, да? — ехидно перебивала я.
— Какая же ты глупая, — говорила Роза в ответ.
Тем летним вечером Роза рассказывала свою историю все три часа, что мы были заперты в мастерской.
Снаружи доносилась тяжелая поступь сотен ног — бух, бух, бух! — а мы затерялись в мире, где королевы сами пекут пироги, и лимонные деревья разговаривают. Я даже не помню, что еще происходило в той истории. Там были великаны, которые охотились за королевой, а она убегала с перепачканными мукой руками. Еще я помню, что лимонные пироги на вкус как солнечный свет и слезы, и в них спрятаны кольца королевы, которые искали, но никак не могли найти великаны. А еще в той сказке была принцесса, которая спряталась на дереве, и великаны сначала не могли ее найти, но потом все-таки унюхали и утащили ее в свое унылое логово без деревьев и травы.
— Совсем как здесь, — пробормотала Франсин.
Но история не была грустной. В какой-то момент Франсин расхохоталась до слез: «Прекрати! А то я сейчас описаюсь!» В другой раз даже Марта улыбнулась, прикрыв рот ладонью. И я впервые поняла, что она такой же человек, как и все мы. Даже надзирательница в дальнем конце комнаты слушала нас и иногда ухмылялась.
А потом неожиданно Роза объявила:
— Конец.
— Нет, нет, нет! — запротестовали все.
— Тсс, — сказала Шона. — Слушайте.
Тишина.
Надзирательница подошла к входной двери и приоткрыла ее.
— Все чисто! — крикнула она. — Все на выход! Живо! Пошли!
Мы побежали на плац, лавируя среди вещей, брошенных проходившими здесь людьми. Грязный носовой платок. Канареечного цвета перо из чьей-то шляпы. Успевший слегка запылиться крохотный ботиночек с детской ноги.
Той ночью, когда мы стояли по пять в ряд, не было ни звезд, ни луны, ни неба. Биркенау был похоронен в дыму. Я чувствовала на языке привкус пепла, и мне впервые за долгое время совершенно не хотелось есть.
— Роза… — позвала я в темноте. Наш барак в ту ночь был переполнен, в нем совершенно нечем было дышать. Солома, на которой мы лежали, казалась по-особому горячей и жесткой. — Роза, ты не спишь?
— Нет, — шепнула она в ответ. — А ты?
— Тссс! — шикнула лежавшая рядом с нами костлявая женщина.
Мы с Розой придвинулись еще ближе, чтобы разговаривать еще тише.
— Это была хорошая история, — шепнула я. — Из тебя вышла бы хорошая писательница.
— Моя мама, — ответила Роза, — действительно хорошо пишет. Можно даже сказать, что она знаменита. Поэтому нашу семью и арестовали, она не боялась публиковать книги, в которых писала правду, а не то, что Они хотят слышать.
Я хотела спросить про арест, но не успела, потому что Роза моментально продолжила:
— Я была бы счастлива уметь писать хотя бы вполовину так же хорошо, как она. Что насчет тебя?
— Меня? Писать? Это смешно. Я шью.
— Да нет, что начет твоей мамы.
— О, знаешь, мне нечего сказать о ней.
— Не может быть, — возразила Роза.
Я на самом деле мало что могла вспомнить о своей матери.
— Когда я была еще совсем маленькой, моя мама устроилась на большую швейную фабрику. Никто не говорил мне о моем отце, но я думаю, что он был каким-то небольшим начальником там. Я никогда его не знала. Женаты они не были. Кстати, представляешь, на той фабрике были машины, которые могли за раз кроить сразу двадцать сложенных вдвое слоев шерстяной ткани?
— Твоя мама, Элла… — напомнила Роза.
— Меня вырастила бабушка. Швейную фабрику перевели в другой город, и все, кто работал на ней, тоже должны были переехать или лишиться работы. Сначала мама приезжала навестить нас каждые пару недель. Затем каждые пару месяцев. Потом просто стала присылать деньги. А когда началась война, фабрика начала шить военное обмундирование, и работникам перестали платить зарплату. Ну а дальше… Дальше ты все знаешь, — пожала я в темноте плечами.
Я действительно немногое знала об этом.
В темноте меня обняла пара тонких рук.
— Ты чего? — не поняла я.
— Ничего, — еще крепче обняла меня Роза. — Просто проверяю, как далеко могу вытянуть руки.
Позднее той же ночью одна женщина, лежавшая на нижнем ярусе, начала плакать — сначала тихо, затем все громче, все истеричнее.
— Почему я, почему я, почему я? — причитала она. — Что я такого сделала, чтобы оказаться здесь?
— Замолчи! — крикнула Балка из своего огороженного угла в конце барака.
— Не хочу я молчать! — закричала женщина. — Я хочу домой! К мужу и детям! Почему Они пришли за нами? Что мы такого сделали?
— Заткнись, я сказала! — прогремела Балка.
Но женщину было уже не остановить. Она визжала, визжала и визжала так, что, казалось, сейчас лопнут барабанные перепонки. Роза в темноте нашла мою руку и сжала ее.
Балка не выдержала. Скинула женщину на пол и встряхнула.
— Ты здесь ни при чем! Это Они. Им нужно кого-то ненавидеть. Убивать. Для Них мы все преступницы.
— Только не я! — возмущенно воскликнула Роза.
— И не я! — хрипло хихикнула бандитского вида девушка, двумя пролетами дальше. Винкель у нее был зеленым, и всем хорошо было известно, что список ее правонарушений был длиннее, чем рулон туалетной бумаги.
— Мне приходилось воровать яблоки, — раздался скрипучий голос снизу. — Они были кислыми, как уксус, от них сразу желудок сводило, но мы все равно каждую осень крали их.
— Идиотки! — Балка сложила руки на груди. — Я не о том. Если кто-то из вас стащил тюбик губной помады из магазина, или пенсию старухи, или даже пришил свою мамашу… не важно. Что бы мы ни творили раньше, это не важно. Мы с вами здесь не за реальные преступления.
