Мадам Симона проявила замечательное хладнокровие – несомненно, благодаря своей профессии, в которой, как она часто повторяла, прошла «огонь, воду и медные трубы». Она вызвала «скорую помощь», дала воды тем, кто был способен открыть рот, приказав им прополоскать горло и сразу же отхаркаться, затем – пока санитары выносили пострадавших – незаметно собрала все пять чашек и вымыла их, уничтожив таким образом все доказательства материнского злодеяния. Дождавшись, когда отчалит последняя «скорая», она положила руку мне на плечо и сказала:
– Не строй иллюзий, Феликс. На этом дело не кончится. Будет открыто следствие. Полиция начнет искать причину отравления. И Фату окажется первой подозреваемой.
– И что же теперь?..
– Ее арестуют.
– А потом?
– Начнут допрашивать.
– Ну а потом?
– Есть только два варианта – либо ее посадят в тюрьму, либо запрут в сумасшедшем доме.
Я в слезах прижался к ней.
– Ну, поплачь, малыш, поплачь. И не сообщай пока ничего дяде, он еще успеет все узнать.
Тем временем Мама вышла за порог. Даже не глянув в нашу сторону, она выплеснула ведро мыльной воды на тротуар и начала драить его щеткой. Огонек разума в ее глазах горел ровно столько времени, сколько ей понадобилось, чтобы совершить свое преступление.
В полдень, слегка придя в себя, я поднялся в квартиру и стал тормошить дядюшку Бамбу, который храпел, лежа на диване почти голым. Его тело все еще оставалось сухощавым и жилистым, как у истинного обитателя саванны. Дав ему выпить кофе, я рассказал о несчастье. Он пришел в ужас. У него дрожали руки, прерывалось дыхание. Так прошло минут десять; потом он в отчаянии пробормотал:
– Извини…
После чего, не ожидая ответа, встал, проглотил какую-то таблетку, вставил беруши и снова завалился на диван. Я посмотрел на коробочку, из которой он вынул таблетку: это было снотворное на основе целебных трав.
Честно говоря, его реакция меня вполне устраивала: я заперся в своей комнате и дал волю слезам.
Часов в семь вечера к нам в дверь позвонила мадам Симона.
– Слушай, Феликс, я вот тут подумала и решила, что есть одно решение.
– Какое?
– Полиция пока не стала нас допрашивать – твою мать и меня. А это означает, что никто из пострадавших еще не подал жалобы. И я хочу…
– Ну-ну? Что ты хочешь?
– Навестить их главного в больнице и предложить ему сделку: деньги в обмен на молчание. Я ему плачу, а он не подает жалобу. По-моему, этот мужик как раз из тех, кто клюнет на такую приманку.
– Гениально придумано, мадам Симона!
– Твой дядя с нами не пойдет?
Вместо ответа я ткнул пальцем за спину, указав на диван, с которого свисали две стройные мускулистые ноги.
– Он принял снотворное.
– Бедняжка… – прошептала она, жадно глядя на его икры и щиколотки. Но тут же одернула себя и спросила: – Сколько наличных собрала Фату?
– Тебе это известно лучше, чем мне, – ведь это ты всегда вела нашу бухгалтерию.
– Так ты согласен отдать все эти деньги в обмен на молчание?
– Конечно!
– Тогда быстренько забери все из шкафа и холодильника. А я пока сбегаю в больницу и предложу ему такую сделку.
Она помахала на прощанье дядиным ногам и побежала вниз по лестнице.
А я пошел в кухню, открыл морозилку и…
Что такое?!
Ничего. Стенки, покрытые белой сверкающей изморозью, обрамляли пустое пространство. Неужели Мама сменила тайник?
Я побежал в Мамину комнату, обшарил ящики ее комода, стенной шкаф, тумбочку у кровати.
И снова – ничего.
Затем я обыскал свою комнату, порылся в кладовке, в шкафу прихожей, в аптечке. Сердце у меня лихорадочно билось.
Ничего… Нигде ничего… Исчезли даже свертки с монетами.
Ужаснувшись, я снова начал обыскивать квартиру. Однако после часа поисков вынужден был признать очевидное: наша заначка бесследно исчезла.
В панике я кинулся к последнему месту, которое я еще не обшарил, – к дивану, на котором спал мой дядя, – и начал бесцеремонно трясти Бамбу, чтобы разбудить его. Он открыл глаза и вяло запротестовал:
– Ну, в чем дело?
– Встань с дивана, ну пожалуйста! Они наверняка там!
– Кто – они?
– Мамины сбережения.
Дядя скатился с дивана на ковер. Я приподнял подушки, прощупал их и подлокотники, пошарил внизу, под арматурой. Дядя зевнул:
– Не трудись, Феликс. Денег там нет.
– Должны быть! Это последнее место, где я еще не искал.
– Я все их растратил.
Я в ужасе застыл на месте.
А дядюшка Бамба захныкал, свирепо растирая себе виски узловатыми пальцами.
– Однажды вечером я так расстроился при виде твоей матери, что пошел играть и просадил все свои деньги. На следующий день я решил отыграться и взял – взаймы! – ее деньги, которые валялись в ящике. Но потерял и их тоже. Тогда я залез в морозилку…
И дядя повалился на пол, горестно причитая:
– Ничего не осталось! Ничего!
Я бросился на него и начал избивать, сколько хватало сил. А он только свернулся в комочек, даже не пытаясь уклониться от моих кулаков. Я кричал:
– Мерзавец! Эти деньги могли спасти Маму! – И с удвоенной силой накинулся на него. – Ненавижу тебя! Ненавижу!
А дядя со слезами причитал:
– Да, да, накажи меня, ты имеешь право.
Внезапно его вялость, его униженность стали мне так противны, что я перестал его бить, выпрямился и плюнул в него.
– С этого дня ты мне больше не дядя!
Он поднял голову и боязливо взглянул на меня:
– Но я и так не твой дядя, Феликс.
– Чего-о-о?!
– И никогда им не был. Это твоя мать считала меня своим братом. А я и не спорил…
Меня охватил ледяной озноб, я дрожал как в лихорадке и едва держался на ватных ногах. Стараясь сохранить остатки достоинства, я выкрикнул во весь голос, словно эти слова жгли мне рот:
– Так кто ты?
Он подполз ко мне:
– Я не брат твоей матери.
– Тогда кто же?
– Это длинная история. Твоя мать никогда ничего тебе не рассказывала?
– О чем?
– О своей жизни.
– Свою жизнь она провела со мной.
– Нет, о своей прежней жизни, до тебя… там… в Африке.
Прошлое Мамы никогда не фигурировало в наших с ней беседах. До меня вдруг дошло, что она почти ничего не рассказывала о себе; я знал только, что она очень рано лишилась родителей и ее воспитывали сестры-монахини в сиротском приюте близ Дакара. Дядюшка Бамба понял, что мои сведения о Маме почти равны нулю.
