– Но… месье Симона нет.
– Что вы говорите?!
– Он… он… умер.
– О, простите меня, мадам! Примите мои искренние соболезнования. И давно?
– Десять лет как… – наугад ляпнула мадам Симона и подавилась кашлем.
Дядюшка Бамба завладел ее рукой так мягко и бережно, словно прикоснулся к редкостному цветку.
– Ах, я сразу почувствовал, что в вашей душе таится какая-то печаль, что-то непостижимое, отличающее вас от всех других.
– Ну еще бы! – вскричала мадам Симона, наконец-то ее прорвало.
– Простите?
Она тут же овладела собой и добавила нежным голоском:
– Вы все верно поняли, дорогой мой.
Когда дядюшка Бамба вышел на улицу покурить, мадам Симона повернулась к нам и свирепо прошипела:
– Первому, кто скажет ему правду, я все волосы из носа повыдергаю!
– Ррро, – откликнулась мадемуазель Тран; похоже, это напомнило ей какой-то приятный вьетнамский обычай…
А в полночь дядюшка Бамба, сидя в нашем кухонном уголке, поставил свой диагноз: по его мнению, моя мать мертва и теперь нам следует ее воскресить. Побарабанив около часа по клавиатуре моего компьютера, он с торжествующим видом повернулся ко мне и радостно объявил:
– Ну вот, завтра мы едем на консультацию.
И назавтра, в районе полудня, мы прибыли втроем – Мама, дядюшка и я – на станцию метро «Барбес». Бамба – новичок в Париже – пришел в полный восторг от металлического грохота и тряски поезда, от мелькавших над вагоном стальных балок, а при виде высоких железных решеток на станции вскричал: «Ага, вот она, значит, где – Эйфелева башня!» На эскалаторе индусы совали нам какие-то проспекты, на выходе африканцы навязывали другие; их отталкивали арабы, эти предлагали купить золотые цепочки. Вокруг нас кишела, теснилась, спешила куда-то пестрая, суетливая толпа. Зеваки расхаживали не только по тротуарам, но и по мостовой, что удивило меня – но не дядю. Наконец мы выбрались из давки в узкий проулок, и дядя указал на жилой дом, такой ветхий и кособокий, что в него страшновато было входить. Мы поднялись по обшарпанной деревянной лестнице, покрытой протертым до дыр линолеумом, имитирующим древесину; добравшись до четвертого этажа, где воняло пригоревшим рагу, дядя нажал на грязную кнопку звонка.
Дверь отворил мужчина довольно мрачного вида, в бубу – традиционном африканском одеянии.
– Профессор Кутубу? – спросил дядюшка.
Мужчина еле заметно кивнул. Дядя представился:
– Мое имя Бамба. Я записался на прием по интернету.
Профессор скривил темно-синие губы, враждебно оглядел нас и, неохотно посторонившись, пропустил в квартиру.
– Ждите там, – бросил он, указав на комнатку рядом с тесной прихожей. Трое маленьких детей – явно хозяйских, алжирка в чадре, сидящая в скованной позе посетительницы, и европеец с аккуратно подстриженной бородкой, одетый как банкир, смотрели телевизор. Все пятеро молча пялились на экран, где какие-то придурки в тату и телки в шортах, говорившие с марсельским акцентом, осуществляли «свою американскую мечту» в Лос-Анджелесе.
Мама присела на краешек дивана, никак не реагируя на дебильную передачу, которую благоговейно смотрели другие посетители, а я ей завидовал – вот уж кто не ведал скуки, так это она. Время от времени профессор Кутубу заглядывал в щель между портьерами, отделявшими комнату от его кабинета, прощался с уходившим пациентом и вызывал следующего. После дамы из Магриба и банкира настал наконец и наш черед.
Он завел нас в полутемную комнату, завешанную покрывалами с какими-то странными узорами. Здесь горели только свечи. Все мы уселись на циновку.
Дядюшка Бамба изложил Мамину историю. После каждой фразы профессор Кутубу произносил: «Ну разумеется» – звучным низким голосом и с такой брезгливой миной, словно дядюшка наводил на него скуку столь очевидными истинами. Он держался до того высокомерно, что трудно было усомниться в его компетентности.
Когда дядя умолк, профессор Кутубу проворчал:
– Она не мертва. На нее навели порчу. Вот и все.
– Порчу?
– Да, порчу, и сделал это недоброжелатель с необыкновенно мощной аурой.
– И как же теперь быть?
– Я обладаю даром всевидения и даром целительства. Эти волшебные свойства передаются в нашей семье от отца к сыну. Кто, по-вашему, мог навести на нее порчу?
Мы с дядей недоуменно переглянулись.
– На Маму никто не мог держать зла.
– Феликс прав.
– Хотя… нет! Один человек вполне мог рассердиться на нее – господин Чомбе. Ведь Мама собиралась купить у него бакалею, когда он боролся с болезнью. И вот, в то утро, когда она сообщила ему о своем отказе, он потерял сознание – и баста…
– Баста? – повторил профессор загробным голосом.
– Баста… Он умер десять минут спустя, прямо в «скорой». Но я хочу уточнить: у него был рак легких в последней стадии.
Профессор Кутубу надул щеки, шумно выдохнул и почесал за ухом; вид у него был довольно мрачный.
– Можете не сомневаться: это он.
– Но ведь он умер.
– Никто не умирает! Особенно тот, кто разгневан. Он навел на нее порчу из потустороннего мира.
Дядя задрожал как осиновый лист и испуганно спросил:
– А вы можете ее снять?
Профессор Кутубу потер себе грудь, глядя мимо нас выпученными глазами, и ответил:
– Это трудно… очень трудно…
– Ну, тогда…
Профессор Кутубу обвел нас жестким взглядом.
– Но я могу! – И сказал, вперившись в дядю: – Это будет стоить четыреста евро.
– Четыреста евро?!
– Если вы рассчитывали на меньшее, то я вас не задерживаю, уходите.
– Четыреста евро…
И дядюшка Бамба с горестным видом вынул из бумажника купюры. Но когда он протянул их профессору, тот добавил:
– Плюс еще сорок евро.
– Еще сорок?!
– Это стоимость консультации.
– Разве они не включены в эти четыреста евро?
– Нет. Четыреста евро предназначены покойному. А сорок – мне. Вы должны были ознакомиться с моими расценками, они указаны в проспекте.
– О’кей.
И дядя облегчил свой бумажник еще на сорок евро. Профессор убрал деньги и взял плетенку, наполненную глиной.
– Итак, сейчас я приготовлю шарики из волшебной глины, а вы должны разбросать их по всей квартире.
И он начал месить эту глину своими толстыми пальцами, произнося при этом таинственные волшебные заклинания.
– Только по квартире? – воскликнул дядюшка Бамба. – А как же кафе?
