Папа с мамой настаивали на том, чтобы я взяла академический отпуск, но я категорически отказалась терять целый год.
— Машенька, ну что ты так упираешься? Тебе ведь армия не грозит! — пытался уговорить меня отец.
— Мне грозит отставание в развитии, если я целый год буду бездельничать! — непреклонно заявила я.
Но возвращаться на свой курс, в свою группу, к людям, с которыми я совершенно потеряла внутреннюю связь, мне было страшно. Уж они-то точно будут одолевать меня косыми взглядами и шепотком за спиной. Одна только мысль о моей бывшей подружке Изольде Куликовой вызывала у меня отвращение. И тогда я приняла решение, неожиданное для всех и для самой себя — перейти на вечернее отделение и начать работать. Родители, конечно, приняли его в штыки, но они не понимали, что имеют дело уже не с Машей, а с Марией, женщиной решительной, волевой и целеустремленной. А она заявила, что ее решение непоколебимо. Родители посетовали и смирились. В доказательство своей правоты я стала упорно заниматься собой.
Я прекрасно понимала: раз уж мне заново дана жизнь, силы надо восстанавливать. По утрам я делала гимнастику, потом стала бегать, днем садилась за книги, в общем, организовала себе сама жесткий режим, и в результате уже через месяц восстановилась почти полностью. То, как я выглядела, конечно, меня еще не удовлетворяло, но в нынешнем моем виде были и свои плюсы. Существенная потеря в весе, о которой я раньше, будучи Машей, даже сохшей от любви, не могла и мечтать, очень меня устраивала. Мария должна быть стройной, изящной, невесомой. Так решила я и начала превращать свой недостаток в достоинство, упорно сражаясь с собственным уродством.
Конечно же, никому и в голову не приходило, что такая интересная девушка, какой была Маша, может считать себя уродкой. Но по отношению к Марии у меня были свои критерии. Теперь я часами, когда никто не видел, просиживала перед зеркалом, изобретая свой собственный, неповторимый имидж.
— Плохо быть дурой, — говорила я себе. — Еще хуже быть некрасивой дурой! А хуже всего быть глупой, некрасивой и невезучей. Мария будет самой красивой, умной и удачливой! У нее есть сила воли и желание доказать самой себе, что она не тряпка, которую можно легко выбросить. Этого не будет больше никогда! Марию никогда в жизни не бросит ни один мужчина!
В общем, я начала проектировать и выстраивать Марию с такой же тщательностью, как архитектор проектирует и выстраивает самое ответственное здание. Некоторую трудность в жизни создавали мои собственные медлительность и рассеянность, но и с ними я сумела успешно расправиться довольно скоро, заставив гордячку Марию заниматься йогой, аэробикой и ритмическими танцами.
Это была тяжелая работа, суровая борьба, которая продолжалась в течение нескольких лет и завершилась блистательной победой. Через какое-то время я настолько сжилась со своей новой ролью, настолько вросла в образ Марии, что он не только перестал меня тяготить и раздражать, казаться чужим, а превратился в мою сущность.
Я действительно превратилась в ту самую Марию Еловскую, которая к тридцати годам стала, по отзывам самых уважаемых людей, не только блестящим архитектором, но и одной из самых стильных и элегантных женщин в Москве и Московской области. Мужчины же, которым удавалось добиться моего расположения и стать моими любовниками, считали это не просто удачей и счастьем, но и особой честью. С каждым годом моя персона вызывала у окружающих все большее любопытство, восхищение и тайную зависть, вокруг которой плодились всевозможные слухи, рождались легенды и мифы.
Об одной из причин, может быть, самой главной, порождавшей вокруг меня такой нездоровый ажиотаж, стоит рассказать особо. Началось все с того, что мне вдруг стало нравиться просто бродить по городу — слушать, ловить, чувствовать его ритм, вглядываться в многообразие зданий, замечать какие-то детали, нюансы, на которые я раньше не обращала внимания. И во время таких, вроде бы бесцельных прогулок по улицам со мной стало происходить что-то странное, я вдруг начала испытывать новые, неведомые мне прежде ощущения. Я чувствовала, что от домов в некоторых частях города исходит какое-то особое излучение. Мне стало казаться, что дома обращаются ко мне, разговаривают со мной — я слышала их жалобы и стоны, чувствовала их боль. Они сообщали мне о своем плачевном, отчаянном состоянии, я трогала руками их шероховатые стены и обнаруживала в них скрытые трещины, признаки болезни и разрушения. Мне очень хотелось им помочь. Я думала о том, что люди, живущие в этих домах, даже не подозревают о бедственном состоянии своего жилья и никому вообще нет до этого никакого дела. Стоит себе дом и стоит, и если кто-то и замечает, что ему плохо, то только тогда, когда у него начинают трескаться стены, рушиться перекрытия или когда он вообще разваливается. А ведь этого, наверное, можно избежать, подумалось мне. Ведь можно же как-то это предотвратить!
Потом я стала обращать внимание, что больше всего подвержены болезни и разрушению дома в определенных местах и районах, и мне стало очень интересно, с чем это связано. Вскоре я обнаружила, что именно в этих местах меняется и мое состояние — я начинаю чувствовать себя плохо, а потом вдруг улавливаю какие-то тонкие вибрации, исходящие из глубин земли. Иногда мне даже казалось, что я не только чувствую, а вижу странные потоки или излучения, идущие от земли и некоторых домов, они имеют свою структуру, даже цвет.
Тогда я еще не знала о существовании геопатогенных зон и об огромном опыте архитекторов и строителей по определению этих зон, накопленном с древнейших времен. Но я поняла, что вижу и чувствую то, чего не видят другие и чего не видела раньше я сама, поняла, что у меня в моем втором рождении открылся какой-то новый, необычный дар. И решила: конечно же, этот дар должен служить моей профессии! Возможно, это мое новое качество и есть именно то, что отличает архитектора от других людей, а Природа, Судьба, Бог решили наградить им меня за мои страдания? Но больше всего, как ни покажется это безумным и странным, я была обязана своим даром Алану. С ним я узнала любовь, прошла через жизнь и смерть и в итоге, благодаря ему же, начала по-новому понимать и обретать свою профессию, к которой прежде относилась довольно поверхностно и легкомысленно.
Мой необычный дар с каждым днем проявлялся все острее. Иногда мне казалось, что я не просто вижу и чувствую что-то необычное, а проникаю в другие сферы, за пределы той реальности, в которой живу. Мне даже становилось страшно, но я никому об этом не рассказывала. Мама с папой, скорее всего, просто испугались бы за меня, а я их и так уже достаточно напутала. Они решили бы, что у меня галлюцинации, потащили бы к врачам, а что тут могут сказать врачи? Посторонние люди вообще не поняли бы моих ощущений, стали бы смотреть на меня, как на сумасшедшую.
В общем, делиться своими неожиданными открытиями я ни с кем не стала, пыталась осмыслить их и разобраться во всем сама, но ясного ответа не получала, и тогда, в такие моменты, мне становилось труднее существовать в этом мире. У меня всегда был смешанный темперамент, и если раньше во мне преобладал сангвиник, то теперь все явственнее проявлялся некто странный — этакий флегматичный холерик. В душе творилось что-то невыносимое. Холерик рвался наружу, но флегматик наваливался на него и тормозил изо всех сил. Я все больше закрывалась, замыкалась в себе, пряча от других то, что вижу и чувствую. Но это, как выяснилось позже, только помогало тем внутренним процессам, которые во мне происходили, углубляло их развитие и усиливало результат.
