Разговор, вопреки моим худшим ожиданиям, начался довольно спокойно и дружелюбно. Скандалы в нашей семье вообще были не приняты, но я боялась не скандала, а молчаливого осуждения и холодного отчуждения. Я любила своих родителей, и мне очень не хотелось идти на серьезный конфликт. А любой жесткий запрет сейчас неизбежно привел бы к конфликту. Вероятно, родители тоже понимали это. Мама отдохнула, пришла в себя, выглядела гораздо лучше, чем утром, и даже умудрялась подшучивать надо мной. Я же страшно нервничала и все ждала, какой мне вынесут вердикт.
— Маргошенька, тебе ведь понравился этот молодой человек? — вдруг ласково спросил папа, обращаясь не ко мне, а к маме.
— Даже не знаю, — сказала мама. — У меня какое-то двойственное чувство. Он умный, в меру интеллигентный, умеет себя держать, не трус, характер чувствуется… Но уж больно красив! Боюсь, даже слишком красив для нашей Машки!
— Да что же тут плохого? — улыбнулся папа. — Она у нас тоже не дурнушка.
— Мне что, обязательно надо жить с уродом? — возмутилась я.
— Никто не говорит, что с уродом, — усмехнулась мама. — Просто я почему-то всю жизнь не очень доверяю красивым мужикам. — Она покосилась на папу и добавила: — Твой отец — единственное исключение!
— Мама, а я доверяю Алану во всем! — тут же возразила я.
— Буду рада, если на этот раз ошибусь, — сказала мама.
— Как его зовут? — переспросил папа. — Алан?
— Алан… — прошептала я.
— Он — иностранец? — Папа посмотрел на меня.
— Не знаю, разве это важно? — ответила я. Я действительно не знала. Мне было все равно, кто он — русский, англичанин, татарин, грузин. Любовь для меня никогда не имела национальности, а уж первая и единственная, на всю жизнь, вообще существовала помимо любых предрассудков. — Мне с ним так интересно, я столько всего от него узнала! И он… он считает меня самой красивой, он гордится мной!
— Хотелось бы верить, — произнес папа. — В общем так, дочка. Мы не деспоты, не тираны. Ты уже совершеннолетняя. Если не можешь жить без своего Алана, силой держать мы тебя не будем. Мы так решили. Упрекать тебя, что раньше нас не познакомила, смысла не вижу. Что сделано, то сделано. За границей многие пары пробуют жить вместе, и если жизнь у них складывается, то заводят настоящую семью, детей, а если нет — расходятся и ищут другую пару. У нас, конечно, это не очень принято, но мы с мамой решили не уподобляться ханжам и примитивным моралистам. Попробуйте. Надеюсь, он собирается на тебе жениться?
Я не знала, что ответить. У нас с Аланом даже разговора на эту тему не было. Но ответить родителям, как Таньке, я не могла.
— Папа, но ты же сам сказал — попробуйте! Вот мы и попробуем. А потом, конечно, поженимся!
— А какие, кстати, у него условия? — спросил папа.
Я расписала комнату Алана, как могла, сильно приукрасив и преувеличив удобства. О соседке сказала, что она немолодая, приятная женщина, тихая, как мышь.
— Могли бы пожить и у нас, раз уж такое дело, — сказал папа. — У нас все-таки квартира отдельная, места в ней хватает. И телефон есть!
— Ромочка, пойми, им нужна романтика! — улыбнулась мама. — Самостоятельная жизнь с жасмином под окном! А вот что нет телефона — это скверно. Ты хоть понимаешь, Маша, что мы с отцом будем постоянно волноваться!
Я поклялась, что буду звонить каждый день — из института, из автоматов и вообще при каждом удобном случае. Только бы меня отпустили к Алану!
— Когда позвонит твой Алан, скажи ему — пусть приходит в субботу к нам на обед, — сказала мама. — Папа с ним познакомится, посмотрит на него. И тогда мы вынесем окончательный вердикт.
Я была счастлива, что все так обернулось, поскольку вердикт, как я поняла, родители уже вынесли. Просто мама, конечно, была немного шокирована нашим утренним появлением и не хотела так, сразу, сдавать позиции. Разговор закончился на удивление мирно, и я тут же побежала все докладывать Таньке.
В субботу Алан появился у нас в доме в парадном бархатном костюме и белой рубашке и был настолько красив, что мне невольно вспомнились мамины слова. И даже стало немного страшно. Но Алан был так нежен и ласков со мной, что возникшее ощущение тут же прошло. Он преподнес маме цветы, отцу бутылку хорошего коньяка, а Таньке «Алису в Стране чудес» в очень хорошем издании. Я же получила от него тайный поцелуй в прихожей.
Обед, как пишут в газетах, прошел в дружеской атмосфере. Папе Алан понравился, я сразу поняла это по его лицу. Танька от него была просто в восторге, пыталась с ним вести светскую беседу о литературе, на что Алан живо откликнулся и стал охотно высказывать свое мнение о ее любимых книгах. Мама сдержанно улыбалась и почти все время молчала. Примерно через два часа все вышли нас провожать. Алан взвалил на плечо свою огромную сумку, набитую моими шмотками, я поклялась еще раз, что обязательно буду звонить каждый день, и мы с ним вдвоем отправились в свою новую, неведомую и прекрасную жизнь.
Что было дальше? По ночам — безумная любовь и нежность, фантастические планы на будущее, нескончаемые разговоры об искусстве, а днем все тот же институт, изредка — походы в мастерские к друзьям. Как ни странно, у нас даже деньги какие-то были, Алан умудрялся еще где-то подрабатывать, так как считал теперь себя семейным человеком, обязанным заботиться о своей нежной половинке. Когда я спрашивала, как ему удается зарабатывать, он только отмахивался — не бери в голову, это моя проблема.
— А на что вообще живут художники? — продолжала я допытываться.
— По-разному, — ответил Алан. — Кто-то дворником работает, кто-то в булочной батоны грузит. А некоторым особенно повезло — книжки иллюстрируют.
— А ты? Книжки иллюстрируешь или батоны грузишь?
— Какая же ты любопытная! — Алан обнял меня и поцеловал. — Но если уж так хочешь знать — я портреты за деньги рисую. Правда, работа не постоянная, но прожить можно.
— А Арсений Сухарев? — почему-то вспомнила я.
— Арсений? Он старые иконы реставрирует. Работа кропотливая, копеечная, зато не противоречит его убеждениям. Он человек верующий.
То, что он сказал о Сухареве, мне тогда показалось странным. Ни в нашей семье, ни среди наших знакомых никто в бога не верил (во всяком случае, я так думала) и о религии никогда не говорили. В те годы это вообще было не очень принято. И вдруг — верующий человек, да еще художник.
— Наверное, поэтому у него и картины такие, — сказала я.
— Съездим как-нибудь к нему в гости, если хочешь, — предложил Алан. — Он за городом живет, но недалеко.
Я, конечно, согласилась и спросила, просто из любопытства, которое давно искушало меня:
— Алан, а что у него с Тамарой?
Алан посмотрел на меня каким-то непривычным, жестким взглядом и ответил довольно холодно:
— Понятия не имею. Меня не интересует чужая личная жизнь!
