Когда они обогнули приземистые бетонные здания, перед ними открылась полоса песка, но до воды было довольно далеко. Взяв у нее сумку, Тодд закинул ее на плечо, и они побрели по песку к воде.
Их ноги утопали в песке, они оскальзывались на камнях, поэтому дорога заняла некоторое время, и мышцы Софи начали болеть к тому времени, когда они достигли более плотной, влажной полосы, идти по которой было гораздо легче. Еще не было девяти, но несколько семей уже разбили тут лагерь: раскрытые зонты от солнца, расстеленные коврики и сумки-холодильники, без сомнения, нагруженные разной снедью. На белой спасательной вышке стоял дозорный, над ним реял большой американский флаг, вились на ветру звезды и полосы.
Когда, пенясь белым, набегали и обратно прятались в море волны, взлетали фонтаны брызг. Солнечный свет плясал и отражался от волн, насколько хватало глаз. По небу были разбросаны несколько блеклых облаков, перистых, как сахарная вата – такие обычно развеиваются к тому времени, когда солнце достигнет зенита.
Софи подумалось, что в морском воздухе есть что-то особенное. На тебя сразу нисходит покой. Может быть, это был постоянный ритмичный шум волн, сонная неизбежность, с которой волна за волной накатывают друг на друга. Или, может быть, это был грохот, с которым они разбиваются о камешки, а после мягкий плеск, когда усталая вода бежит назад по песку. Или, возможно, жалобные крики чаек, кружащих над головой.
Они шли молча, держа обувь в руках, пока пляж не оказался в их полном распоряжении. В полном согласии они нашли местечко посуше и уселись на ветровку Тодда (дома в Англии она назвала бы ее непромокаемой курткой), бок о бок, их бедра соприкасались. Софи взяла у Тодда сумку и достала термос и пластиковые стаканчик, потом булочки с корицей и, развернув бумагу вокруг них, как тарелку, положила на песок.
Тодд протянул ей дымящийся пластиковый стаканчик с кофе, и они чокнулись.
– Твое здоровье.
Софи кивнула на выпечку.
– Завтрак.
Он взял одну с кривой улыбкой и, жуя, стал глядеть на море, оперев пластиковый стаканчик о согнутое колено.
Это было идеальное мгновение. Мирное взаимопонимание. Хороший кофе. Еда. Никому ничего от них не нужно. Не нужно никуда идти, никто не заставляет разговаривать, не нужно быть кем-то, кроме самой себя. В обществе Тодда было что-то особенное, он, казалось, обладал врожденным чутьем, когда стоит поддразнить, когда стоит говорить, когда – быть серьезным, а когда – лучше вообще молчать. Вероятно, это объяснялось тем, что ему было комфортно с самим собой. Казалось, он точно знал, кто он есть и что собой представляет. Софи же некогда думала, что у нее все понятно, спланировано и рассчитано, а теперь сомневалась в собственном суждении, которое оказалось невероятно катастрофичным.
– Ты морщишься, англичанка, – тихо заметил Тодд, и, повернувшись, она обнаружила его лицо в нескольких дюймах от своего, его голубые глаза смотрели серьезно и твердо. – Ты в порядке?
– Да. Просто на секунду задумалась.
– Похоже, это были не самые лучшие мысли. Что-то, связанное с мистером женатиком?
Софи выдержала его взгляд и нахмурилась, все еще пытаясь понять его.
– А ты действительно очень проницательный, да? – спросила она.
Его голубые глаза скользнули в сторону моря.
– И совсем не мелкотравчатый светский лев, каким притворяешься.
Софи пристально всматривалась в его профиль, а он упорно смотрел на волны, его кадык слегка опустился.
– Для человека, который каждый вечер встречается с новой девушкой, каждую ночь открывает для себя новый бар и устраивает вечеринки каждый уикенд, – она смягчила свой голос, чтобы звучало не так обвиняюще, – ты как будто слишком уж легко готов все бросить, когда Белле нужна помощь или мне нужно показать Бруклин.
Ее захлестнула волна тепла, и она вдруг поняла, что он был очень добрым человеком и, судя по тому, как внезапно сжались его губы, не слишком хорошо умел это признавать или принимать похвалу.
– С чего бы это?
Он взял ее руку, переплел свои пальцы с ее и положил их себе на колено.
– Не думай, что я хороший парень. Я не слишком хороший. Белла – член семьи. А через нее – ты. Ты добра к ней, а я сделаю что угодно, чтобы помочь Белле. Когда мы были детьми, она была моим лучшим другом. Я хорошо умею тусоваться, мне нравятся клубы, бары, рестораны, и мне платят за то, что я пишу о них. Это отличная работа, но… через некоторое время все приедается, и опять же это – работа. А ты, ну… ты никогда не даешь мне спуску. – Он повернулся к ней лицом. – Не хочу показаться… ну ты знаешь… девушки склонны… я не жалуюсь… мне чертовски повезло с генами, но некоторые люди ничего больше и не видят. Ничего, кроме… черт, я даже не могу поверить, что говорю это… фантика от конфетки. Эти девушки не знают меня настоящего. Как бы они ни были хороши. А ты, – Тодд улыбнулся ей своей обычной улыбкой, от которой в животе у нее разлилось тепло, – ты обращаешься со мной как с настоящим человеком. Ты мне нравишься, англичанка. Когда мы ходили в «Оникс» тем вечером, я понял… что мы друзья.
Друзья. Софи проигнорировала внезапный укол боли и широко улыбнулась, как будто это была лучшая новость за всю неделю. А потом он взял и все испортил, наклонившись к ней и поцеловав ее в самый уголок рта, – прикосновение было легким, как пушинка. Когда он отодвинулся, его взгляд словно обжег ее, но Софи постаралась сохранить безмятежную улыбку, мол, «мы-просто-друзья», в то время как внутри ее сердце совершало серьезные гимнастические кульбиты.
– Мне действительно нравится твое общество… я чувствую, что могу быть собой. Мне никогда не нужно думать о том, что я говорю. С тобой рядом легко.
– Эми показалась мне милой, – сказала Софи, чувствуя покалывание кожи там, где его губы словно оставили отпечаток, и тяжесть его руки на ее бедре, когда его пальцы обхватили ее.
– Да, милая, но… – он скривился, – как бы это сказать, чтобы не выглядеть полным мерзавцем? Она милая, но пустая. Разговор с ней не идет дальше того, кто чем зарабатывает на жизнь или откуда приехал. Она никогда не станет дразнить меня из-за моего гарема. Или… – он сверкнул глазами, – угрожать мне своим грязным бельем.
Откусив еще кусочек, Тодд помахал перед собой булочкой с корицей. – Они потрясающие.
– А ты меняешь тему.
Парень одарил ее своей неудержимой улыбкой с намеком на озорство.
– Я всегда плачу свои долги. Только рад наложить лапу на женские трусики.
Ее захлестнула волна облегчения, а настроение улучшилось, и она ткнула его под ребра:
– Слова-слова. Когда ты в последний раз на самом деле?.. – Она осеклась, сообразив, что, возможно, перешла черту.
– Давненько, англичанка. Давненько.
– Извини, мне не следовало… – Софи покраснела. О чем она только думала?
– Не парься. – Пожав плечами, он отвернулся, глядя на море, а потом тихо сказал: – Я далеко не такой ловелас, как считают в офисе.
