— В ее состоянии пользы больше, чем вреда. Везите ее домой. Ей надо отдохнуть или можем ее госпитализировать.
— Нет…Нет я домой поеду. Домой. Не надо госпитализировать.
Кивала и думала об Эрдэнэ, потом снова и снова видела эти обгоревшие фрагменты с татуировками. Не хочу признавать. Не признаю никогда. Они другие. Мое сердце их помнит. Я трогала их бессчётное количество раз. Я не могу ошибаться…но сомнения заставляли заходиться в приступах паники и отчаяния. Я должна быть сильной ради Эрдэнэ и малыша. Должна верить и тогда девочка мне поверит.
*1 — реальная история, которую я наблюдала собственными глазами (имя женщины изменено)
Глава 18
Все мои надежды погибли, они убиты по воле коварного рока, как были убиты в одну ночь все первенцы в Египте. Я вспомнила все свои заветные мечты, которые вчера ещё цвели и сверкали. Они лежали, как мёртвые тела, недвижные, поблекшие, бескровные, уже не способные ожить.
(с) Шарлотта Бронте
Они готовились к похоронам. Все эти ядовитые змеи, которым теперь кишел дом. Они превратили его в склеп из венков, букетов и завешенных черным зеркал. Приготовления к поминкам напоминали мне приготовления к пиру во время Чумы. По дому бродили какие-то старухи и шептали что-то себе под нос. Так же ходил какой-то мужчина в деловом костюме с блокнотом в руках и все записывал. Когда я спросила у Зимбаги кто это, она ответила, что это оценщик нотариуса. Он описывает имущество и его примерную стоимость.
— Что? Они еще не успели похоронить тело и уже описывают имущество?
— Да. Так принято. Если нет завещания твоего мужа, а насколько мне известно его нет, то все переходит к самому старшему члену семьи. Батыр в коме, а значит — это Цэцэг.
— А жены…они не имеют права голоса?
— Увы нет, если муж об этом не позаботился.
С кухни доносились запахи еды, слуги бегали по дому все в черных робах и черных передниках. Даже шторы везде развесили черного цвета. Цэцэг распоряжалась как у себя дома, меня тошнило от ее голоса и наглой физиономии, поэтому я не выходила из нашей спальни. Я стояла у окна и смотрела как к дому подъезжают машины, как из них выходят люди с венками, цветами. У них скорбные лица, они одеты во все черное. Снуют репортеры, вспыхивают вспышки фотокамер. Сбежались, съехались со всех концов земли. Где они все раньше были?
Цирк, жалкий спектакль на публику с желанием, чтоб все вокруг узнали об этой лживой новости. Ядовито светит солнце, плавит воздух, листву, путается в траве. Оно то прячется за тучи, то снова выглядывает, словно дразнит. Я смотрела вниз, тяжело дыша, слыша собственное дыхание и сжимая пальцы. Они собрались его хоронить? Я им устрою веселые похороны. Развернулась на каблуках, подошла к шкафу и вытащила все вещи, швырнула на постель, ища взглядом то самое…то, в котором выходила за него замуж по-настоящему. Белое, покрытое камнями и цветами. Стянула с себя одежду и с каким-то истерическим упоением надела подвенечный наряд. Вспомнила, как сидела в этом наряде за столом и ненавидела каждый шов, каждую складку, считала эту одежду траурной и желала смерти своему мужу. Кажется, это было не со мной, а в какой-то другой жизни. Теперь я все это видела по-другому. Уже тогда он хотел угодить мне, стол был накрыт моими любимыми блюдами, а сам Хан ждал, когда я первая начну есть.
— Застегни! — приказала Зимбаге, когда она вошла ко мне и прикрыла рот руками.
— Ты с ума сошла?
— Нет! С ума сошли они все, если решили, что я позволю этому фарсу случится. Я была на опознании и это не мой муж.
— Цэцэг его узнала…ты слишком убита горем, ты…должна полежать в постели. Хочешь не иди на похороны.
Резко повернулась к ней.
— Я пойду! Пойду и разгоню всю эту стаю черных ворон. Не будет похорон. В гробу не тело моего мужа. Там кто угодно, но только не он! И привези ко мне Эрдэнэ. Мы обе будем сегодня в белом. Хан любит этот цвет наравне с красным.
Зимбага с сочувствием смотрела на меня и мне хотелось ее за это ударить.
— Не смей меня жалеть. Жалей их, потому что, когда он вернется он их не пожалеет. Застегнешь или я так пойду?
— Ты сходишь с ума! И не вмешивай в свое безумие ребенка. Она должна понимать и скорбеть по своему отцу.
— Плевать. Пусть все считают меня сумасшедшей. А скорбеть по живому нет смысла!
— Ты сощшла с ума!
— Нет, это вы все сошли с ума, они сошли с ума или нарочно это делают. Вместо того, чтобы поверить мне устраивают похороны. Я уверена, что с ним что-то случилось, я это знаю так же как и то, что сейчас дышу. Его не хоронить надо, а искать. Прочесать ту дорогу, проверить звонки. Те, кто расстреляли машину? Их нашли? Нет! И я не знаю ищут ли!
— Ты цепляешься за иллюзию, чтобы не отчаяться, ты держишься за нее обеими руками. Открой глаза, Ангаахай, его нет. Так бывает…люди погибают, особенно такие, как твой муж. У них много врагов.
Она говорила убедительно и меня прошивало нитями отчаяния, тоски и дикой боли. И мне стоило огромных усилий воли не сломаться, не поддаться всеобщей истерии, не начать так же, как и они оплакивать его. Он жив. Я знаю.
Тоже самое я сказала вчера Эрдэнэ, когда она рыдала после жестоких слов Цэцэг о смерти отца. Тетка не пожалела девочку, она красочно описала все, что случилось с дедом и с Тамерланом. Словно наслаждаясь страданиями малышки. Я еще долго ее успокаивала после того, как ведьма ушла.
— Не слушай их. Он жив. Я видела своими глазами, и никто не заставит меня поверить, что это твой отец. Понимаешь? Ты мне веришь, что это не он? Веришь, Эрдэнэ?
— Очень хочу верить, очень.
Она обняла меня тонкими руками, пряча лицо у меня на груди.
— Но тетя говорит, что это он. Говорит, что узнала его.
— Никто не знает твоего папу лучше, чем я и никто не видел его тело настолько близко как я.
И я заставляла верить и себя, заставляла и стискивала зубы до боли, чтобы не сметь погрузиться в отчаянную тоску, чтобы не дать боли сожрать себя, не дать ей начать обгладывать мои кости. И по голой спине пробегают разряды электричества, а адреналин закипает в венах. Я перебираю пальцами его браслет на запястье и жду пока Зимбага закончит меня причесывать, укладывая волосы в пышную прическу.
Я вышла к ним тогда, когда все собрались в саду, под аркой, где поставили бархатный гроб, наглухо закрытый со всех сторон и вырыли там же глубокую яму. Когда мои шаги нарушили тишину, то все ко мне обернулись. Я шла по ковровой дорожке, вместе с Эрдэнэ, везла ее впереди себя такую же белоснежную, праздничную, похожую на куколку. Вышла на улицу и видела, как округляются их лица, вытягиваются, как приоткрываются рты и быстро щелкают фотоаппаратами репортеры. Неожиданно, да? Я и сама не ожидала, что способна на это. Оказывается, да, способна. Потому что никогда не поверю в его смерть пока не увижу ее своими глазами.
