Обвивает руками его шею, подаваясь вверх, оплетая его ногами, но он сбрасывает ее на подушки, обездвиживая, прижимая к кровати.
— Не двигайся, тебе будет хорошо…обещаю.
Гладит мягкий живот, опуская руку чуть ниже. Как он не замечал, что ее тело стало еще совершеннее, еще вызывающе прекрасней. В нем появилась женственная округлость, мягкость линий и ее грудь пышнее, тверже, сочнее, ее живот не такой впалый как раньше, а соски настолько чувствительные, что едва он касается их они тут же становятся тверже, краснее.
Приподнялась, хватаясь за его плечи.
— Мне хорошо, когда тебе хорошо. Если ты любишь по-другому…
Опрокинул ее обратно и накрыл рот ладонью, погружая в него пальцы, заставляя ее обхватить их губами, а сам жадными поцелуями спустился ниже по животу к лобку и скрещенным ногам. Когда орал ей те жестокие слова сам себе противоречил, сам себя выжигал. Не хотел чувствовать, не хотел наслаждаться отдавая, не хотел зависеть от ее стонов, криков, шёпота, от ее сладкого пота и влажного влагалища. Иначе станет ее рабом, ее покорным псом, готовым облизывать пальцы на ногах лишь бы она одарила его взглядом полным удовольствия. Угождать…Хан никогда и никому не угождал. Угождать должны только ему…И эта война уже проиграна, ведь он стоит над ней, на коленях, склоненный перед ее телом в самом трепетном поклонении, намеренный заласкать каждый миллиметр и исходиться воем от каждого ее стона. Задыхаться от бешеного танца собственного сердца в триумфальных конвульсиях. Стянул зубами трусики вниз и задрожал от ее жалобного стона и от ощущения как маленький язычок скользнул по его пальцам. И ему хочется потерять контроль, хочется с ревом раздвинуть ее ноги и вдолбиться по самые яйца. Но вместо этого он прижимается поцелуем к ее нижним губам, раздвигая их так же, как раздвинул бы ее рот, запуская внутрь длинный язык, проникая в глубину и ударяя по содрогающимся стенкам плоти, слизывая солоноватый вкус ее самого искреннего возбуждения, заходясь от осознания, что она его хочет. Для него течет, от его прикосновений, от его ласк. И член уже дергается в предоргазменных спазмах, черт бы его подрал. С ней вечно так, хочется спустить в трусы только от одного прикосновения…и он стискивает кулаки, терпит, заставляя себя успокоиться.
Жадно и долго вылизывает ее плоть, вверх и вниз от начала до самого конца, каждую складку и каждую дырочку, намеренно дразня клитор, но не касаясь. Медленно погрузить в нее пальцы и приподняться, чтобы увидеть ее лицо именно в этот момент. Увидеть, как закатились глаза и приоткрылся рот, как она судорожно сжала простыни пальцами, как нагло торчат ее соски и дрожит живот. Смотреть голодно, исподлобья с трудом сдерживаясь, заставляя себя успокоиться и вытаскивая пальцы смотреть какие они мокрые и скользкие, опять погружая внутрь, наблюдая как сокращаются ее мышцы.
Подался вперед и жадно прильнул языком к напряженному клитору, сильно лаская, растирая, вибрируя и тут же отпрянул, чтобы выдохнуть холодным воздухом, пытаясь остудить ее и себя, глубже проникая пальцами сильными толчками и замерев едва она дернулась всем телом.
— Пожалуйстааа, — жалобным всхлипом, тянется к нему, к его волосам.
— Что…пожалуйста…
Ее лицо искажено как от зверской пытки, а глаза наполнены слезами она дрожит и у него все сжимается в груди. Он причинил ей боль? Каким-то образом был груб и неосторожен?
— Больно? — с разочарованием, чувствуя, как падает член.
— Больно, — кивает и тяжело дыша всхлипывает, — мне больно… я не могу терпеть…поцелуй меня еще раз…там…только сильнее, пожалуйста, сильнее, — выстанывает и тянется к нему бедрами. Такая наивно-бесстыжая, что он хрипло стонет сам и набрасывается на покрасневшую, влажную плоть. И ее оргазм вспыхивает пожаром на его языке, обжигает ему гортань, легкие, живот, заставляя член закаменеть, запульсировать от крика Ангаахай и от изогнувшегося в спазмах тела, выгнутого дугой над постелью, с широко распахнутыми ногами, с пальцами рук, зажавшими его волосы так крепко, что он морщится от едкой похоти и от боли.
Ринулся вверх, к ее лицу, сдавливая его ладонями, теряя контроль.
— ТЫ делаешь больно мне, — рыком ей в губы, — больно, блядь, так больно, что меня всего корежит.
Сильно влечёт его к себе, и Хан с воплем ощутил забинтованную руку на своем члене, сдавила у основания и направила в себя.
— Возьми меня…утоли боль, — томно, тягуче сладострастно, соблазнительно настолько, что у него потемнело перед глазами. Сдавил хрупкие бедра до синяков и ворвался до самого конца, до предела, так чтоб снова изогнулась под ним, но уже от наполненности. Воспаленная головка члена так сильно обтянута ею, что кажется ее сдавило в тиски и она вот-вот взорвется сумасшедшим фонтаном.
И Хан не может оторвать взгляд от лица Ангаахай, от румянца, залившего нежные щеки, от затуманенных пеленой оргазма глаз.
— Хочу смешать нашу боль, — шепчет ему в ухо и подставляется под толчки, раскрываясь перед ним, сводя с ума своей покорной доступностью. Удерживает ее за скулы, впившись в голубые глаза. Так словно имеет ее взглядом тоже, проникает им в самую душу, вонзается в сердцевину. Он хочет владеть всем безраздельно, хочет, чтобы каждая частичка всего, что является ею — стало его. Вся она принадлежала ему. Не только плоть.
Стонет вместе с ней, не сдерживаясь, отдаваясь этому безумию и каждый нерв прошибает электричеством, продергивает колючей проволокой самого утончённого удовольствия. Хан выгибается назад, удерживая маленько тело за ягодицы, пронзая его со всей дури, со всей мощи и по его лицу катятся крупные капли пота. Долбится все сильнее и сильнее, целуя в исступлении горячую кожу под собой, ловит губами каждый сантиметр, лижет, покусывает, словно животное дорвавшееся до любимого пиршества. Голодное, дикое, отчаявшееся животное, готовое все сожрать до последней крошки.
Приподнял ноги за колени, прижимая к груди, чтобы войти намного глубже, испытывая на прочность и ее, и себя, лихорадочно выискивая в ее лице страдание и не находя зайтись в стоне. Гортанном, довольном стоне и набросился на ее рот, ворвался в него языком, вскрикивая от каждого толчка глухо, протяжно, в унисон нежным стонам Ангаахай, которые нарастают по мере того, как он срывается на хаотичную скачку, на самый примитивный и уродливо-прекрасный танец первобытной звериной похоти. И его птица под ним, распятая, мечущаяся в наслаждении, разбросавшая волосы по подушкам, извивающаяся, стонущая, обвитая бинтами, пахнущая бальзамами и сексом, смазкой и потом самого Хана.
Она кажется ему одновременно маленькой и нежной и вместе с тем до сумасшествия искушающей, ведьмой, жгучей сучкой, принадлежащей только ему одному, научившейся стонать под ним, кончать, шептать и кричать его имя пока он ее трахает.
Трахает…нет, он ее не трахает. Он ее…этого слова не существует в его лексиконе. Он делает ей хорошо. Уже давно все для нее. Даже этот адский оргазм ослепивший его до такой степени, что от собственного крика заболело горло, а конвульсии выломали все тело назад, в напряжении, в разрывном фонтане безумия выплескивающимся в нее непрерывным потоком вместе с судорогами дёргающегося в наслаждении тела.
