Врач вошел в спальню вместе с Тимуром, и Хан тут же повернулся к невысокому человеку с густой седой шевелюрой и чисто выбритым миловидным лицом.
— Сделаешь ей больно — я сделаю больно тебе.
Врач никак не прокомментировал эту угрозу и обошел Хана, чтобы склониться над девушкой, осмотрел раны.
— Промыть и зашить. Нужна вакцина от столбняка, антибиотики.
Повернулся к Хану.
— Животное привито?
Тот кивнул, глядя на врача исподлобья.
— Вы можете выйти.
— Нет! — вскрикнула и умоляюще посмотрела на Хана, — Не уходи. Я… я уколов боюсь… и иголок. Вы будете меня зашивать, да?
Он бы засмеялся если бы внутри все не содрогалось и его не пожирало неизведанное ощущение зарождающегося апокалипсиса. Эта маленькая птичка спасла его дочь от смертоносной тигрицы… и спасла эту тигрицу от пули. Девочка Киара… слишком дорогая, чтобы выстрелить и размозжить ей голову… после всего, что она пережила. Но он собирался это сделать… Она посмела тронуть ЕГО женщину.
— Я уколю обезболивающее прежде, чем зашивать.
— У меня аллергия на анестезию.
— Значит придется терпеть.
Оказывается, он тоже их боялся… уколов, порезов. Всего что угодно, что могло причинить ей страдания. Это было болезненное и совершенно неожиданное открытие. Лебедь смотрела на него и сжимала его руку, пока врач проводил манипуляции с ее плечом и когда она вздрагивала он вздрагивал вместе с ней.
— Больно?
— Нет, — а сама губы кусает до крови и ему хочется свернуть врачу башку прямо здесь и сейчас.
— Расскажи мне… расскажи про Киару. Откуда она у тебя?
— Я ее прирежу, — шипит и от напряжения болит каждый нерв. Он не может смотреть, как врач тыкает в тонкую ручку иглой, его швыряет в холодный пот. Его. Того, кто сам лично умел причинять своим врагам самую адскую и невыносимую боль, тот, кто мог придумать самую изощренную пытку. И… причинял боль ЕЙ сам.
— Нет… нет, нет. Не надо. Она не виновата… не она дала ключ Эрдэнэ….расскажи мне о ней, пожалуйста, прошу.
Он никогда и никому ничего не рассказывал. Ни о себе, ни о ком-либо еще. Ангаахай тихо застонала и в глазах появились слезы… и он заговорил.
— Это был цирк. Бродячий. Они разбивали шатры в городах, неделю давали представление и шли дальше. Их хитом был номер с тигрятами и с маленькой акробаткой монголкой. Тигрята должны были возить на себе своих укротителей и прыгать с ними через препятствия.
Киара сорвала представление и бросилась на своего укротителя, когда тот ублюдок еб***ый приказал ей прыгать через огненное кольцо… Ее били на сцене железными палками по голове. Она кричала и плакала, забивалась в угол. Люди смотрели на это и скандировали «сдохни тварь». Я выкупил ее полумертвую у хозяина цирка, у этого ушлепка… ее и ту маленькую женщину — акробатку. Игрушку хозяина. Он избивал ее после каждого выступления, за то, что за нее мало платили, морил голодом и не давал ни копейки. Когда я зашел за кулисы …он тушил об нее сигареты и расставлял на ее спине еду… как на столе.
Пока говорил по щекам Ангаахай текли слезы, а расширенные глаза не отрываясь смотрели на него.
— Ты… ты такой хороший.
— Я сжег этот цирк вместе с хозяином.
— Я горжусь тобой…
И он рассмеялся, сжимая ее тонкие пальцы. Его называли каким угодно, но только не хорошим. Он мог бы высмеять эти наивные слова, мог бы их исковеркать, опошлить, испоганить… но не стал. Потому что… потому что, блядь, ему захотелось, чтоб она так считала. Зачем? Он и сам не знал. И… им никогда, и никто не гордился. Восхищались, завидовали, ненавидели, лебезили, но никогда не гордились. Когда Хан побеждал на рингах… он представлял себе, как бы его мама им гордилась. Только она была способна сказать ему «я горжусь тобой», потому что только она любила его…
Потом, когда врач ушел, а она спала под действием транквилизаторов, Хан не отрываясь смотрел на ее лицо и трогал кончиками пальцев ее скулу, изгиб длинной шеи, плечо, руку, тонкую кисть… и думал о том, что внутри него поселилось зверское чувство. Страшное по своей силе, слишком сильное, чтоб с ним справляться. Она дала ему то, что никто и никогда не давал… ощущение нужности. Ему нужно было обладать ею целиком.
Этот наркотик оказался губительно ядовитым. Стоило лишь лизнуть кончиком звериного языка капельку и все. Долбаный, изломанный наркоман. ее удовольствие от его ласк. Неподдельное, настоящее….Видеть как трепещут тонкие веки, испещренные нитками-венами, как закатываются глаза и приоткрывается рот… как твердеют соски, как они наливаются и становятся алого цвета, а у него яйца разрываются. И этот запах возбуждения. Он вынюхал ее тело, как животное, как взбесившийся от похоти кобель изучил запах своей самки, так и он различал любую интонацию ее запаха и когда впервые уловил эти умопомрачительные мускусные оттенки сдурел окончательно.
Она его хотела. По-настоящему. Так как никто никогда не хотел. Этим невозможно обмануть. Он ощущал ее желание пальцами, языком, губами, всем своим существом. Эти спазмы оргазма на своем члене и ее крики от которых его вскидывало в самую высокую адскую бездну неба и швыряло обратно к ней в объятия. Она хотела в нем мужчину. Хотела его самого. Ни денег, ни подарков, ни золота. Она хотела того забитого, изломанного пацана, сидящего в углу и покрытого кровоподтеками… Он еще не смел показаться из своей вонючей дыры. Но поднял голову и всматривался пустыми глазницами в тоненький луч света и медленно тянул к нему скрюченные сломанные пальцы. Хану впервые не хотелось раздробить этому осмелевшему ублюдку все кости.
Когда рано утром, вышел из спальни, чтобы принести ей поесть, отворил дверь и остановился как вкопанный. За дверью оказалась его дочь. Сидит и смотрит, не моргая сквозь него.
— Я пришла к Вере.
— ее зовут Ангаахай.
— Ей больше нравится Вера.
Глава 20
— Возвращайся к себе. Кто тебе разрешил сюда приходить?
Почему мне раньше казалось, что голос Тамерлана жуткий и очень низкий? Сейчас я прислушивалась к тембру и мне нравилось его гортанное звучание. То, как он произносит буквы, как тянет их с характерным акцентом.
— Я принесла ей подарок. Хочу отдать.
Не смотрит на него… как и обычно. А он… я вижу лишь его голую спину и чуть склоненную вперед голову.
— Иди к себе.
— Отдам подарок и пойду.
Алые ленты все еще вплетены в косы только теперь падают ей на плечи.
— Уходи. Ты должна быть наказана.
— Отдам подарок и наказывай.
Я слышала их голоса за приоткрытой дверью, и вся внутренне сжалась в ожидании взрыва, в ожидании, что он сейчас вышвырнет малышку.
— Накажу не сомневайся.
