Они в удивлении уставились на меня.
— А теперь можете повторить. Давайте. Что замолчали?
Но они словно языками подавились, их рты чуть приоткрылись и в глазах промелькнул искренний ужас. Что, сучки злобные не ожидали? Давайте скажите мне в глаза свои мерзости!
— Мои тетушки любят поливать грязью только шепотом и только втихоря. — раздался голос Хана за спиной и его руки легли мне на плечи. — потому что сказать мне это в лицо кишка тонка и памперсы слишком дешевые — протекают. Да, Цэцэг? Ты знаешь, что такое памперсы? Или твой муж все еще взбирается на тебя вхолостую? Или уже не взбирается? Сколько у него бастардов?
Молодая женщина в сиреневом наряде судорожно сглотнула ее глаза сверлили Хана ненавистью, но она не перечила.
— А ты, Оюун, так же красноречива была, когда при тебе невинную убивали или язык в зад заткнула и молчала, как трусливая ослица?
— Я не виновата в смерти Сарнай! Не смей меня обвинять!
Пальцы на моих плечах, как клешни сдавили меня.
— Я буду говорить и делать все что захочу. Слушай меня и слушай внимательно! Одно неверное слово в ее сторону, один неверный взгляд, и я вас не пощажу. Три шкуры спущу. Теперь в этом доме все принадлежит мне.
Та, кого он назвал Оюун поморщилась и выплюнула, как каркнула.
— Сначала пусть твоя родит, а потом своим все называй. Одна уже родила тебе!
— Молчать! — тихий рокот заставил ее замолчать и прикусить язык, — Если хочешь оставаться в этом доме, а не разделить судьбу Чэмег.
— Ты не посмеешь!
— А кто меня остановит? Ты знаешь кого-то, кто на это способен? Твой муж?
Развернулся и крикнул кому-то:
— Пусть сюда зайдет Мунх. Сейчас.
— Не надо! — прошептала Оуюн.
— Что не надо?
— Не трогай его.
Хан дернул головой, склонил к одному плечу, потом к другому. На балкон вошел мужчина с шапкой в руках и заискивающе улыбнулся Хану.
— Здравствуй, Мунх.
— Рад видеть тебя. Тамер…
— Хан!
— Хан…
— Очень рад?
— Не надо! — вскрикнула Оуюн, а я не понимала, что происходит, но дышать стало трудно, как будто предчувствовала, что сейчас что-то случится.
— Конечно рад.
— Вот и хорошо. Я забыл почистить свои туфли. Стань на колени и вытри их своим галстуком.
— Не смей! — Оуюн бросилась к племяннику, но тот отшвырнул ее в сторону и хищно посмотрел на ее мужа, глазки которого бегали туда-сюда.
— Давай. Почисть мне туфли, Мунх. Ты ведь знаешь, что должен это сделать верно?
Через минуту я, содрогаясь от жалости и какого-то отвратительного чувства внутри, смотрела как муж его тети чистит своим серебристым галстуком туфли Хана, оттопырив зад и заметая пол полами пиджака. Оуюн тихо плачет в стороне, а вторая тетка смотрит на все это широко распахнутыми глазами.
— Хватит. А теперь подойди к своей жене и засунь этот галстук ей в рот.
Тот встал с колен, а я смотрела на весь этот кошмар и онемела от ужаса. Никто и никогда не унижал людей на моих глазах, не ущемлял их достоинство таким ужасающим способом.
— Я сказал засунь ей в рот свой галстук.
И… я не поверила своим глазам — Мунх пошел к своей жене, снимая на ходу галстук. Когда он ломая ее сопротивление, прижал женщину к стене я закричала:
— Хватит! Не надо!
Тамерлан обернулся ко мне. Его глаза блестели от удовольствия. Он искренне наслаждался происходящим. И меня это заставляло содрогаться.
— Хватит. Прошу! Пожалуйста. Пусть они уйдут.
Я не ожидала, но Хан вдруг рявкнул:
— Пошли вон обе. Вы мне действуете на нервы. Отправляйтесь на улицу или на свою половину. Завтра в этом доме будут иные законы.
— Отец еще жив! — тихо сказала Цэцег.
— Мне это не помешает вышвырнуть вас обеих к такой-то матери. Теперь я здесь хозяин!
— Сначала выполни условия!
— Считай они уже выполнены! — и клацнул на нее зубами так что она подпрыгнула и шарахнулась в сторону. — Брысь пока здесь не начал ползать уже твой муж и лизать мне зад!
Сестры Дугур-Намаевы выскочили с балкона вместе с мужем Оуюн, а Хан оставил мои плечи и отошел к перилам. Мое сердце тревожно билось. Сцена, свидетелем которой я стала была настолько отвратительной, что я до сих пор дрожала.
— Смело — напасть на змей у них же в гнезде.
— Я не боюсь змей.
Резко обернулся ко мне и без того узкие глаза сузились еще больше.
— А кого боишься? Меня?
Дернул за руку к себе.
— Да. Вас боюсь.
Уголок его рта слегка дернулся вверх. Жуткое подобие улыбки. Иногда мне казалось, что этот человек не умеет улыбаться.
— Люблю твою откровенность. Только до сих пор не понял это недостаток или достоинство.
Отпустил мою руку и провел ладонью по моим волосам, убрал их назад за ухо, грубо провел пятерней по лицу, сжал шею, спустился ниже, сдавил грудь. Его ноздри раздулись и сжались, затрепетали, а глаза почернели.
— Закрой дверь на балконе и иди сюда.
Внутри все взметнулось в протесте, но я заставила себя огромным усилием воли подавить этот всплеск и подчиниться. Закрыть дверь. Вернуться к нему. Тяжело дыша. Пытаясь приготовиться к тому, что сейчас последует. Я твердо решила выжить… Выжить и попытаться вернуться домой. Если Зимбага права то у меня должно получиться это сделать.
— Развернись ко мне спиной, держись за поручни и прогнись.
Но я не пошевелилась. Упрямо качнула отрицательно головой.
— Я сказал развернись и наклонись. Придется потерпеть. Я хочу тебя трахнуть.
— Поцелуйте меня. — вышло неожиданно.
Он в недоумении тряхнул головой.
— Что?
— Поцелуйте меня… вначале.
— Зачем?
Двинулся ко мне, нависая скалой, отодвигая назад к поручням.
— Не знаю… так положено… целовать свою женщину.
— Кому положено? — спросил и оперся руками на поручни, зажимая меня в капкан.
— Мужу… — подняла голову и осмелилась посмотреть ему прямо в глаза. Чернота была настолько черной, что в ней потерялось даже мое отражение. А лихорадочный блеск ослеплял меня своей необратимой тьмой. Мне вдруг стало страшно что он ударит меня за наглость и неповиновение, особенно когда Хан наклонился ко мне.
— Кто-то это делал с тобой раньше? Целовал тебя?
— Нет, — отрицательно качнула головой и почему-то посмотрела на его губы. Они были алыми, красиво очерченными, сочными. Самыми красивыми на его грубом с резкими чертами лице.
