Залман за несколько секунд опустошил двадцатипатронный магазин своего браунинга и торопливо протянул руку за следующим. Отто старался выслеживать своей старенькой оптикой всех офицеров и унтеров – один за другим они вскидывали руки и падали на асфальт с пробитой грудью или головой. Задерживая дыхание, Отто жал на спусковой крючок, отрывал глаз от прицела и торопливо дергал затвор, выбрасывая горячую, дымящуюся гильзу. Немцы рассыпались в разные стороны, отбежали к стене, укрылись за углами домов или под балконами. Пятый выстрел из его «дебютной» обоймы угодил в каску солдату и отскочил рикошетом, не причинив тому вреда. Следующая обойма началась с хорошего выстрела, которым Отто пробил плечо и шею сразу двух травников. Он отдавался стрельбе с упоением, и каждое падение его жертвы вызывало сладостное чувство карающего торжества.
Марек сыпал очередями с колена, выставив автомат между стальными прутьями балконного ограждения. Залман Бучевский, опустошив очередной магазин, сорвал шнур гранаты и метнул ее в остатки колонны. Роза Фридман начала сбрасывать на головы расползающихся по углам немцев бутылки с горючей смесью. Черный дым и пламя наполнили улицу. Горящие эсэсовцы метались по тесному пространству, спотыкались об убитых и замирали.
Стройное шествие немцев перемололо гранатами и минами, изрезало очередями пуль, выжившие бросились отступать, бегущие по улице открыли растерянный огонь, толком не понимая, куда стрелять. Дым, застилавший улицу, еще больше затруднял обзор: пули сыпались отовсюду, окна изрыгали пламя выстрелов, серые дома брызгали желто-красными огнями, плевали в нацистов пулями, будто тонкой струей зажатой зубами слюны. Весеннее небо замазало сажей, солнце закоптило угольными разводами.
Иаков Губерман, толстый силач с массивными ручищами, вышел на балкон и, распрямившись во весь свой внушительный рост, выцарапывал очередями МР-40 отползающих к стенам солдат, укрывшихся под балконами нижних этажей. Авраам Дрейер и Моше Рубин руководили атакой с позиций во дворе со стороны черного хода улицы Генся, а Захария, командир одной из групп «Дрора», перебегал от позиции к позиции, подбадривая бойцов. Связные передвигались по крышам, обеспечивая контакт всех групп.
Амитай Хен метался по этажам, подавая винтовочные обоймы, автоматные и пистолетные магазины. Поначалу патроны сыпались на пол, вываливаясь из взволнованных пальцев. Красный от стыда за свою неловкость, он ползал на четвереньках и собирал закатившиеся в угол боеприпасы, но потом взял себя в руки, выработал своеобразную систему и действовал теперь быстрее. Запомнив примерный ритм стрельбы каждого, он приноровился настолько, что подбегал к товарищам с протянутым боепитанием за секунду до того, как они заканчивали стрельбу. Быстрые пальцы парня с частыми щелчками наполняли обоймы и магазины. Над головой разносился грудной голос, кто-то читал Пасхальную Агаду, слова ее мешались с выстрелами и взрывами, кутаясь в клубы порохового дыма.
Оберфюрер фон Заммерн наблюдал за происходящим в бинокль. Доктор философии, сибарит-кутила и бабник, он уже давно чувствовал вызываемое его персоной недовольство Гиммлера. Обрастая скандалами и компроматами, оберфюрер боялся сейчас только за свою карьеру, понимая: она дала внушительную трещину. Заммерна раздражало недавнее появление в качестве наблюдателя бригадефюрера Юргена Штропа, поскольку этот жест сверху демонстрировал недоверие лично к нему. Юрген Штроп в своей неизменной тирольке и кавалерийских сапогах со шпорами стоял, заложив руки за спину, позади Заммерна, сверкал моноклем и ухмылялся. С нескрываемой издевкой он следил за бегством раздавленных отрядов. Паникующий фон Заммерн приказал пустить в дело технику: танк и броневики вошли на узкую улочку и открыли плотный огонь по окнам.
Находившийся на опасном месте перекрестка Хаим схватил оставшиеся патроны в ту самую минуту, когда въехавший в гетто французский танк Somua S35, попавший в варшавское Waffen SS в качестве трофея, повернул на него дуло. Хаим с помощником, схватившим ящик с патронами, успел отбежать в глубь здания, когда прогремел выстрел и комнату, в которой они только что сидели, разметало на куски – в стене дома осталась большая дыра. Бело-красная вязкая пыль облепила лицо лежавшего Хаима, и он закашлялся.
535 сделал очередной выстрел, и другая стена разлетелась на куски. Из проема вывалились несколько убитых и контуженных бойцов. Полугусеничные броневики Hanomag ехали по трупам своих солдат, сминая их в паштет и обстреливая непрерывной пулеметной линией окна. MG-42 калибра 7,92 мм и сидевшие в бронеавтомобилях эсэсовцы в мотоциклетных очках уверенно делали свою работу: рыхлые стены и балконные своды рассыпались от массированного огня, стрельба восставших начала заикаться. Однако несколько удачно брошенных Розой бутылок с горючей смесью подожгли один из броневиков, десант посыпался в стороны, словно загоревшиеся спички. На второй броневик полетели гранаты, и уже через пару минут двигатель взорвался. После того как отлетела одна из гусениц французского танка и по башне начала расползаться огненная лужа, бригадефюрер Штроп усмехнулся, шлепнул себя ладонью по голове, сел в BMW и уехал докладывать Гиммлеру о провале операции самодура фон Заммерна. Теперь карьерист Штроп не сомневался, что получит место оберфюрера.
Уже через два часа фон Заммерна действительно отстранили от руководства полицией и SS в Варшаве, на его место назначили Штропа, ставшего полноправным властелином. Генерал был по-настоящему счастлив: ветеран Великой войны, которую, к своему неудовольствию, закончил всего лишь фельдфебелем, Вторую мировую он застал уже лейтенантом и с 1939-го по 1943-й успел дослужиться до генерал-майора, однако, несмотря на быстрое продвижение в званиях, Юрген Штроп всегда занимал второстепенные роли и вплоть до сегодняшнего дня ни разу не принимал активного участия в боевых действиях: в 1941 году его, унтерштурмфюрера, на три месяца прикомандировали к арьергарду дивизии Totenkopf на берегу озера Ильмень, где его часть простояла все лето почти без дела, а осенью Штроп был переведен в запасной батальон Leibstandarte SS Adolf Hitler, где снова приходилось собирать пыль на пригретых местечках, затем в декабре того же года произошел перевод на Украину – там он инспектировал начавшееся строительство трассы D-4 от Львова до Донецка, которая по проекту тянулась через Ростов и Кубань в Закавказье для того, чтобы было удобнее вывозить с Востока завоеванные ресурсы и ценности; Штроп выполнял на той стройке функцию охраны от партизан и поставки бесплатной рабочей силы; и вот теперь сбывалась его мечта, – уставший от высокого звания, которое в действительности ничего не значило, он впервые получил по-настоящему важную должность, поэтому стоял сейчас подле стены гетто, будто Наполеон среди африканских песков и покоренных пирамид, с трудом сдерживая восторг.
К семи часам утра в гетто наступило затишье. Бойцы собирали оружие, боеприпасы и каски, остальные перекусывали и отдыхали, кто-то даже умудрился уснуть, поскольку долгое ожидание развязки слишком измотало организм. Эва Новак и Ян Гольдберг, уже забывший о своем непутевом выстреле, оказывали помощь раненым, бинтовали, давали морфий или спирт. Моше Рубин заиграл на гармошке, с которой никогда не расставался, – веселая мелодия ласкала слух и разносилась по кварталу. Отто Айзенштат уперся ногой в стену и смотрел поверх крыш, его первоначальный энтузиазм уже улетучился. Когда архитектор оглядел улицу после побоища, ему стало не по себе. Перед глазами стояли лица убитых им немцев, украинцев и латышей, особенно врезался в память один красивый офицер-блондин. Отто очень удивился, увидев, как после боя Марек ходил по улице и с наслаждением достреливал раненых из своего люгера: вид брата-скрипача в такой роли вдруг показался старшему Айзенштату отвратительным. Но тяжелее всего было при мысли, что он сам несколькими минутами ранее испытывал чувство радости от каждого убитого. Теперь же, наблюдая это упоение убийством со стороны, Отто хоть и понимал полнейшую, почти божественную обоснованность этого упоения, все же испытал чувство гадливости к себе и собственному брату Мареку, который сейчас напомнил ему эсэсовца, остановившего как-то у него на глазах колонну еврейских рабочих и расстрелявшего в них два магазина. На секунду Отто даже показалось, что на Мареке надеты высокие хромовые сапоги и серая униформа с рунами SS. Айзенштат тряхнул головой, ему стало нехорошо. Горячую винтовку он держал в руках с каким-то отчуждением и даже страхом, будто ядовитую змею или мертвого ребенка. Древко гладкого приклада и вороненый ствол поблескивали на солнце, а Отто пытался разобраться в своих смешавшихся, путанных чувствах.
