Карательные меры не заставили себя ждать. Вскоре несколько немецких отрядов расхаживали по гетто и без разбору забрасывали в окна домов гранаты. Однако на этом все и закончилось, акция общей ликвидации была прервана и отложена на неопределенный срок. Немцы не знали, насколько малочисленны и плохо вооружены восставшие, силы Еврейской боевой организации были сильно переоценены, а потому немецкое командование решило продолжить акцию после более тщательной подготовки, подключив к операции боевую технику и увеличив численность задействованных войск.
Обитатели гетто были предоставлены сами себе, их контролировали только осведомители, немцы на улицах не появлялись. Предприятия закрылись, жители не выходили на работы, приостановил свою деятельность и юденрат. Трудились лишь команды Werterfassung – евреи, собиравшие для немцев имущество убитых и депортированных.
Участники сопротивления активно использовали передышку: строили подземные бункеры, выкапывали глубокие ямы, от системы водопровода протягивали трубы или рыли колодцы; от проходящих рядом кабелей делали отводы, а если их не было, просто запасались керосином, карбидом и свечами; из каждого бункера делали несколько выходов, чтобы в случае, если немцы обнаружат один, можно было бы уйти через другой; в каждом бункере оставляли запас еды – сухари, муку, крупу. Но самое главное, организация серьезно занялась вооружением, покупая на арийской стороне все необходимое. Деньги на оружие и боеприпасы собирали у толстосумов, обложенных крупным налогом; в каждом случае о доходах человека собиралась информация, которая и позволяла определить норму выплат; крупные суммы были взяты с отдела снабжения юденрата – семьсот тысяч злотых, а с самого юденрата – двести пятьдесят тысяч. Хорошенечко потрясли карманы многих спекулянтов, совладельцев шопов и руководителей рабочих колонн: Аполиона, Ротштайна, Нойфельда, Шенберга. Продуктовым налогом были обложены и оставшиеся пекарни: с каждой ежедневно взималось по сорок буханок хлеба. У Еврейской боевой организации даже появилась собственная тайная тюрьма, находившаяся на улице Мила, 2, там содержали подозреваемых в пособничестве гестапо, грабителей, а также членов семей тех, кто отказывался выплачивать налог. Их держали до тех пор, пока родственники все-таки не приносили требуемых денег. В тюрьму приводили только ночью, двигались по крышам, завязав глаза арестованным. Здесь казнили разоблаченного предателя – видного писателя и скульптора старика Альфреда Носсига, который долгое время являлся одним из главных осведомителей гестапо.
Армия Крайова выделила Еврейской организации из своих колоссальных арсеналов лишь один ручной пулемет, один автомат, семьдесят пистолетов и пятьдесят гранат; немногим больше оружия и боеприпасов передала в гетто Гвардия Людова. Скептически относившиеся к военным амбициям евреев, польские подпольщики не хотели дать больше, поэтому боевой организации пришлось самостоятельно обеспечивать себя. По-настоящему поток оружия хлынул в гетто, только когда у евреев сопротивления появились деньги, – торговцы с черного рынка на арийской стороне каждый день приносили крупные партии. В расцвете торговли цена за пистолет доходила до пятнадцати тысяч злотых, за винтовку – двадцать пять тысяч, а за один патрон – сто двадцать злотых. В квартале наладилось производство бомб; когда прогремел первый испытательный взрыв, началась паника, все бросились к убежищам, решив, что ликвидация возобновилась, пока не догадались, в чем, собственно, дело. Сырье для создания бомб передавало польское подполье с арийской стороны. Теперь каждый член Еврейской боевой организации был вооружен как минимум винтовкой, пистолетом и гранатами.
18 апреля 1943 года, за день до великого праздника Песах, посвященного памяти Исхода из Египта, в четырнадцатый день месяца Нисан по иудейскому календарю, накануне пыток и распятия Христа – по календарю григорианскому, в квартал просочился слух о возобновлении операции по полной ликвидации, назначенной на завтра. Если с утра 18-го жители гетто с энтузиазмом пекли мацу из непросеянной муки, на что получили разрешение раввинов, готовили вино к Седеру, стирали одежду, чистили жилища и убежища, и в каждом лице читалось предвкушение праздника, то уже после полудня это сообщение носилось по кварталу, точно бесноватая старуха в лохмотьях, каталось по грязным улочкам отрезанной головой, оставляющей после себя кровавый след.
В ночь на 19 апреля никто не спал, все перебирались в бункеры и убежища, переносили белье, одежду, матрацы и продукты. По улицам растекались реки головных уборов и лиц, освещенных желтоватым лунным светом; люди тащили за спинами увесистые мешки, в ушах отдавался шум: шарканье ботинок, скрип кожи, звон эмалированной посуды и алюминиевых фляг, гул взволнованных голосов, размазанный по дворикам и мостовым.
Для личного состава боевых групп было объявлено чрезвычайное положение, каждый получил вещмешок с бельем, продуктами, бинтами. Члены организации чистили оружие, распределяли боеприпасы. Заняв свои позиции, удобно раскладывали под руку гранаты и откручивали их крышки, чтобы оставалось только дернуть за шнур и сделать бросок. Связные и наблюдатели с донесениями судорожно носились по крышам, захлебываясь оживающим воздухом весенней ночи.
На первых этажах занятых бойцами домов сооружали баррикады – теперь уже можно было не бояться доносчиков, так что ставили их в открытую, не таились. Окна наполовину прикрывали листами железа и кирпичами, а часть улиц полностью заваливали, чтобы проход по ним был невозможен. В три часа ночи все было готово, каждый занял свое место, по улицам ходил патруль организации, подгонял мирных евреев, которые сновали между своими квартирами и убежищами.
Рассвет 19 апреля: белое, чистое солнце начало разогревать прохладный воздух, стены домов потеплели. Немецкие каски, надетые на головы многих восставших, высовывались из окон, отражали матовый свет. Амитай Хен подставил лицо солнечным лучам, зажмурился: ясное, бездонное небо дразнило простором жизни, ласковым и теплым. Узкие полоски растаявшего снега, водянистые, посеревшие от грязи, лежали в тенистых проулках, вдоль стен и парапетов. Амитай держал перед собой коробки с патронами и ждал, когда начнется его работа, – Хена назначали заряжать пустые обоймы и раздавать патроны, бегая по этажам.
Часа через два после рассвета было еще прохладно, но Отто страдал от духоты и волнения. Он распахнул окно шире и расстегнул воротник; лямка от винтовки Мосина с оптическим прицелом была слишком туга, он немного ослабил ее и облокотился на стену. Начал растирать плечо. Глаза архитектора внимательно изучали улицу: на маленьком балконе, укрепленном мешками с песком, сидел Марек с пистолетом-пулеметом МР-38, братья переглянулись и кивнули друг другу; с противоположной стороны улицы из чердачного оконца торчали стволы нескольких винтовок и маузеров, похожих на маленьких щук, в предвкушении добычи смотревших в одну точку навострившимися носами. Эва сидела неподалеку от Отто, готовила медикаменты и скручивала стираные бинты.
Рядом с архитектором и панной Новак разместился молчаливый поляк Яцек с волчанкой на лице. Он состоял в Гвардии Людовой и жил на арийской стороне, несколько раз выступал в роли связного между Гвардией и организацией, пересекал границу гетто, чтобы передать евреям оружие, боеприпасы, медикаменты и продовольствие, после чего возвращался в свое подразделение. Но, узнав вчера вечером, что немецкие силы стягиваются к стенам гетто, взял вещмешок с консервами и патронами, прихватил у товарищей из Людовы два автомата, свою охотничью двустволку и окончательно перебрался сюда, чтобы разделить последние минуты гетто с евреями.
