— Я так рад, что тебя встретил. Из всех голосов в моей голове, твой самый лучший.
Весь день мы стаскивали с чердака вниз всевозможное барахло, а потом носили его на свалку за березняком, и к вечеру так упахались, что Амелин заснул ещё до ужина. Сказал: сейчас приду и пропал.
Якушин подловил меня на крыльце после того, как поели. Он уже собрался идти гулять и от него сильно пахло Лёхиной туалетной водой.
— Мне нужно с тобой серьёзно поговорить.
— Может завтра? — я тоже очень устала. — На серьёзные разговоры сил нет.
— Завтра я уеду.
— Ха-ха.
— Вижу ты уже обо всём подумала и всё решила.
— Я подумала.
Я очень долго думала об всём этом. Такой поворот противоречил всем сценариям и привычному ходу событий. Это я могла быть в него влюблена, но никак не он в меня. Ему вообще не стоило заговаривать о таком. Мне нравилось, что он уверенный, рассудительный и серьёзный, и если у него и могли возникнуть сложные безответные чувства, то их причиной должна была быть не я, а какая-нибудь высокомерная, не сумевшая оценить его по достоинству, стерва.
— Помнишь, ты рассказывал, что поступил в мед, только после того, как твой отец сказал, что у тебя ничего с медициной не получится? Так вот, сейчас тоже самое: дело вовсе не во мне, а в твоём самолюбии. Тебя просто цепляет, что складывается не по-твоему.
Немного подумав, он пожал плечами.
— Может ты и права, но смысл от этого не меняется.
— И ты так легко это говоришь?
— А тебе нужно, чтобы я тут умирал? Этим тебя Костик покупает и шантажирует? Что он без тебя жить не сможет? — Якушин осуждающе смотрел сверху вниз. — На самом деле ты просто жалеешь его, а он держит тебя на коротком поводке своими выходками. Ты же добрая и не хочешь, чтобы с ним что-то случилось, а он этим пользуется и привязывает к себе.
— Глупости какие.
— Не глупее твоих слов про моё самолюбие. Вообще-то я хотел показать тебе кое-что, — Саша достал из кармана рубашки тот серебристый шарик, который нашёл на карьере, и положил мне на ладонь. — Узнаёшь?
Сначала я никак не могла понять, что это такое, но постепенно начало доходить.
— Ты уверен, что это оттуда?
— Я сходил и проверил.
— И он тебе разрешил?
— Я просто зашёл, когда вас не было, и посмотрел. Трёх клёпок не хватает.
— Он мог потерять их в любой другой день. Не обязательно тогда. Он же говорил, что бывает там.
На крыльцо выскочил Лёха:
— Ну всё, я готов.
— Прекрати уже быть дурой, Тоня, — Саша спустился со ступеней. — Я серьёзно. Подумай ещё раз. Как следует. Больше я к тебе с этой темой не приду. Решай сама.
В комнате Амелина было темно, пришлось включить свет.
Он лежал на Милиной кровати и, обняв подушку, безмятежно спал. Волосы рассыпались на пол-лица и, если не смотреть на шрамы, просто не верилось, что человек с такой ангельски-невинной внешностью, может быть таким двуличным.
Я переворошила барахло на стуле. Сначала попалась маска, я пульнула ею в него, но он не почувствовал. За ней выудила бандаж. Нескольких клёпок действительно не хватало, и они были в точности такими, как та, которую нашёл Саша.
В очередной раз Якушин оказался прав. Амелин манипулировал мной, как хотел, а я простодушно повелась на весь этот трогательный пафос про «верь», «доверяй» и прочую ахинею, в которую мне так хотелось верить. Заговорил зубы, загипнотизировал, воспользовался тем, что я так прониклась к нему.
И ведь поклялся же!
— Просыпайся, гад, — я потрясла его за плечо. — Просыпайся.
Во сне он перехватил мою руку и прижал к себе, так что пришлось ткнуть сильнее.
— Быстро проснулся!
Всё ещё пребывая между реальностью и сном, он распахнул глаза и мутно уставился на меня.
— Это что? — я сунула ему под нос клёпку. — Что это?
Он глупо захлопал ресницами. От расслабленности не осталось и следа, взгляд стал мрачный и глубокий, а улыбка просто ослепительной.
— Значит, ты всё-таки был на карьере, когда Гриша упал?
— Может и был.
— Сволочь! — я замахнулась бандажом, и он, закрываясь, машинально вскинул руку. — Ты всё это время врал, что не имеешь к этому отношения, а я, как дура должна была верить? Сегодня утром клялся, что это не ты!
— Я тебе не врал, и ты не дура.
— Что значит не врал?
— Ты спрашивала столкнул ли я его.
Я снова замахнулась.
— Козёл! Как ты мог не сказать сразу? Как я могу верить тебе после этого?
— Только не это, Тоня. Верь мне. Пожалуйста.
Плохо скрываемый глумливый тон выбесил окончательно, поэтому хлестанула его по-настоящему. Сильно и злостью.
Но он словно не почувствовал:
— Ты одна, кто мне верит. А человеку знаешь, как важно, чтобы в него кто-то верил?
Я снова занесла руку, но ударить не успела, потому что он перехватил ремень бандажа и дернул на себя.
Не удержавшись, я рухнула сверху.
Он быстро перевернул меня на спину и зашептал в лицо.
— Я тебя никогда не обманывал!
— Но, Костя, так нельзя! Ты говоришь, будто ты Бог: «Просто верь мне и будет тебе счастье».
— Согласен. Есть что-то схожее. Но мне можно не молиться, — он отодвинулся, отпуская меня. — В тебе, Тоня, тоже много такого, с чем ты не справляешься. Но ты мне нравишься такой. Именно такой. Понимаешь? И даже, если бы ты кого-то убила, то я всё равно был бы за тебя.
— Я просто хочу знать правду! Я тупо хочу знать правду. Признайся ты мне сразу: да, я грохнул этого парня — было бы честно, но когда ты говоришь «верь», а потом Якушин находит эту штуку, то это отвратительно. Как ты не понимаешь? — я слезла с кровати.
— Давай ты успокоишься, и утром я тебе всё расскажу.
— Я не собираюсь ждать утра. Мне нужно знать сейчас.
— Тогда ты должна кое-что сделать.
— Что ещё?
Он подался вперед, словно боясь, что уйду и примирительно улыбнулся.
— Поцеловать меня и извиниться.
— Ты совсем идиот?
— Ну как хочешь, — демонстративно поднял с простыни маску, нацепил её и, закинув руки за голову, отвалился на подушки. — Спокойной ночи.
Я снова схватилась за бандаж и со всей злости хлестанула его по груди.
Но он не пошевелился и не издал ни звука. Маска скрывала лицо.
Я ударила ещё раз. Затем снова и снова. Мне хотелось, чтобы он закричал, попросил прощения или стал защищаться, но он продолжал равнодушно лежать, закинув руки за голову. И это возмутительное спокойствие окончательно вывело меня из себя, заставляя бить всё сильнее и сильнее.
