– Ребята, я прошу всех спокойно выйти из класса. Идите, не бегите. Когда вы выйдете из холла, не останавливайтесь. Выходите из школы. Думаю, к нам уже едут. Все должно быть в порядке. Блу, останься здесь. Ты не можешь выйти отсюда с оружием, а я не могу забрать его у тебя прямо сейчас. Мы подождем, пока не приедет помощь.
Я поняла, что под помощью он имел в виду полицию, но не хотел встревожить Мэнни, который уже выплакался и мелко дрожал в руках Уилсона.
Мои одноклассники пробрались к двери, распахнули ее и вырвались в холл. Там было тихо и пусто, как и всегда во время уроков. Но я знала, что учителя пытались защитить детей как могли, и на самом деле все сейчас сбились в кучки за закрытыми дверями, плакали и молились, чтобы больше не было выстрелов, умоляли о помощи, звонили в службу спасения. Или все побежали к выходу, когда Мэнни начал стрелять в потолок. А может, там уже спецназ бежал по лестнице, в эту самую секунду. Что я знала точно, так это что, как только приедет полиция, моего друга уведут отсюда в наручниках и он больше сюда не вернется. Никогда.
– Блу, положи ружье на мой стол. Тебя не должны увидеть с оружием в руках, – велел Уилсон, возвращая меня в уже опустевший класс, где я так и стояла, замерев, не зная, что делать.
Вернувшись и встретившись с ним взглядом, я увидела в его глазах ужас осознания. Как будто сейчас, когда опасность миновала, он заново проигрывал у себя в голове все произошедшее, вместе с дополнительными материалами и кровавыми сценами, вырезанными цензурой. И только я удивилась, чего это меня саму не трясет, как ноги подкосились, и я, пошатнувшись, схватилась за парту и с трудом опустилась на стул.
А потом в комнату ворвались полицейские, выкрикивая приказы и задавая вопросы, Уилсон быстро и по порядку ответил на все, показал на оружие и описал все, что произошло в классе. Нас с Уилсоном отпихнули в сторону, Мэнни окружили, заковали в наручники и вывели из школы. А потом я почувствовала руки Уилсона на своих плечах, обнимающие крепко-крепко, и прижалась к нему в ответ. Его рубашка была мокрой от слез Мэнни, под щекой захлебывалось ритмом сердце. Его запах, аромат душистого мыла и перечной мяты, соединялся с острым запахом страха, и несколько минут ни один из нас не мог вымолвить ни слова. Когда он наконец заговорил, голос был хриплым от переполнявших его чувств.
– Ты что, глухая? – возмутился он, губами касаясь моих волос. Он говорил отрывисто, и акцент стал более заметным. – У тебя вообще отсутствует инстинкт самосохранения?! Почему, во имя Господа, ты не спряталась, как все остальные ученики с половиной мозга?
Я цеплялась за него, дрожа. Адреналин, позволявший мне держаться, уже выветрился.
– Он мой друг. А друзья не позволяют друзьям… стрелять… в других друзей, – попыталась усмехнуться я, но голос дрожал, несмотря на браваду. Уилсон рассмеялся, почти естественно и с облегчением в голосе. Я засмеялась вместе с ним, потому что мы смотрели смерти в лицо и остались живы, а еще потому, что я не хотела плакать.
Мы с Уилсоном отвечали на вопросы вместе, а потом нас допрашивали по отдельности, как и каждого, кто находился в классе и в холле с той минуты, когда Мэнни зашел в школу. Не сомневаюсь, что его тоже допрашивали очень тщательно, хотя ходили слухи, что он ни на что не реагирует и за ним постоянно наблюдают, чтобы он не покончил с собой. Позже я узнала, что когда наш класс выбежал с урока истории через главные двери средней школы, крича, что Мэнни обезоружили, спецназ уже вызвали, а «Скорая помощь» и служба спасения успели подъехать к школе. В эту самую минуту прибыла полиция и вбежала в здание. От первого выстрела в лампочку до ареста прошло всего пятнадцать минут. А ощущалось как вечность. Все говорили, что мы с Уилсоном – герои: повсюду в школе были установлены камеры, а на национальном телевидении вышел репортаж о стрельбе в школе, окончившейся без кровопролития. Меня похвалил сам директор Бэкстед, что, я уверена, было немного странно для нас обоих. Те несколько раз, что он вызывал меня к себе в кабинет, были отнюдь не из-за героического поведения, если не сказать хуже. Журналисты не давали нам с Уилсоном прохода несколько недель, но я не хотела ни с кем говорить о Мэнни и отказывалась давать интервью. Я просто хотела вернуть своего друга. А из-за полиции и всей этой шумихи я могла думать только о Джимми и о том, как потеряла дорогого мне человека. Мне показалось, что я видела офицера Боулса, того, кто вытащил меня из машины где-то полжизни назад. Он говорил с группой родителей, когда я вышла из школы в тот ужасный день. Я убедила себя, что это не мог быть он. Да и что с того, если и он? Мне нечего было ему сказать.
Прошел месяц с тех пор, как Мэнни вошел в класс Уилсона с ружьем. И целый месяц этот кошмар длился и длился, без остановки. Месяц глубокого отчаянья и несчастья для семьи Оливарес. Мэнни освободили после одного из слушаний, и Глория подхватила детей и уехала. Не знаю, куда они отправились и увижу ли я их снова. Кошмарный месяц. Так что я позвонила Мейсону. Со мной всегда так было. Никаких свиданий и встреч, только секс.
А Мейсон рад, как всегда. Мне он нравился внешне, нравилось это ощущение, когда мы были вместе. Но не более. В чем-то он меня даже раздражал. Я не докапывалась до сути своей неприязни и сомневалась, стоит ли вообще об этом думать. Так что когда я увидела его после школы, ждущего меня у своего «Харли-Дэвидсона», мускулистые руки в татуировках скрещены на груди, я бросила свой пикап на парковке и вскочила к нему за спину. Перекинула сумочку через плечо, обхватила его за талию, и мы помчались прочь от школы. Мейсон любил гонять на мотоцикле, а этот январский полдень был холодным, но пронизанным безжалостным солнцем, которое бывает только в пустыне. Мы ехали около часа, доехали до дамбы Гувера и повернули назад, когда зима провозгласила наступление вечера, выталкивая солнце с горизонта, которое не особенно-то и боролось. Я не завязала волосы в хвост, и ветер спутал их, превратив в кучу черных узелков, которые швырял мне в лицо, сразу как наказание и прощение. К чему я, похоже, и стремилась.
Мейсон жил над гаражом родителей, в квартире, куда можно было попасть по узкой лестнице, заканчивающейся невразумительным пролетом. Мы забрались наверх, с горящими от ветра щеками, колотящимся сердцем, оживленные морозным воздухом. Я не стала ждать нежных разговоров или прелюдий. Никогда не ждала. Мы упали на его смятую кровать, так и не произнеся ни слова, и я отключила и растревоженное сердце, и беспокойные мысли. Сумерки сменились ночью. Еще одна бессмысленная смена времени суток, еще одна попытка найти себя, потеряв.
Несколько часов спустя я проснулась, а рядом уже никого не было. Сквозь тонкие, словно бумажные стены, отделявшие комнату и ванную от остальной квартиры, доносились голоса и музыка. Я оделась, влезла в джинсы, которые терпеть не могла, но продолжала носить изо дня в день. Мне ужасно хотелось есть, и я надеялась, что Мейсон и кто там был у него в гостях заказали пиццу, и я смогу утащить кусочек. Волосы сбились в колтун, глаза обведены черными кругами туши, так что пришлось провести двадцать минут в ванной, чтобы у нагрянувших гостей не было повода для непристойных замечаний.
