— А хотя бы и так! — с вызовом ответила Пчелинцева. — Или вы думаете, что из меня бы вышел плохой начмед?
«Да вообще никакой, — подумал Саша, бывший свидетелем этого разговора. — Синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта с синдромом Фредерика путаешь, а туда же — в начмеды вылезти мечтаешь!».
Разительные перемены произошли с заведующей терапевтическим отделением Адамовской, которая была любовницей снятого главного врача. Фурия, перед которой трепетала вся больница, включая заместителей главного врача в одночасье превратилась в кроткую овечку.
— Батюшки-светы! — ахнула однажды Феткулина, вернув на место трубку «внутреннего» аппарата. — Оказывается Адамовская знает слова «пожалуйста» и «спасибо». Ну кто бы мог подумать!
С ординатором Пряниковым Адамовская теперь приветливо здоровалась при встречах, а как-то раз, случайно оказавшись в соседнем кресле во время «пятиминутки» даже поинтересовалась, как проходит ординатура.
— Спасибо, нормально, — ответил Саша.
Все действительно было нормально. Граф Монте-Кристо закончил мстить и теперь уплывал куда подальше вместе с любимой женщиной на воображаемом корабле.
До окончания клинической ординатуры, которую Александр Михайлович Пряников про себя иначе как «ординаДурой» не называл, оставалось три месяца и девятнадцать дней.
Всего-то.
Глава восемнадцатая. Закружится печаль, об ушедшем печаль
«I realise that through my eyes
Which claim to see, have no real majesty
Cannot last, within today
What is past will not stay
I realise that through my eyes
Which claim to see, can grasp infinity
And unknown, I'm alone,
And remain on my own»
[55]
Procol Harum, «Понятное синее»
Свою речь на прощальном собрании профессор-членкор Манасеин начал с того, что кафедра, которую он имеет честь возглавлять уже много лет, в последнее время сильно обновилась — пришли новые люди и принесли с собой новые идеи. Говорил он это как-то уныло и вообще не было в нем былой бодрости. Ходили слухи, что Манасеину недолго осталось заведовать кафедрой. Трудовой договор с ним заканчивается в конце августа и ректорат продлевать его не намерен. Несмотря на все заслуги, регалии, членкорство и родственные отношения с заместителем министра здравоохранения.
— Славик-то наш кругом обосрался, — говорила доктор Пчелинцева, — и как ученый, и как администратор.
Когда-то, в хорошие свои времена, профессор Манасеин отказался взять Пчелинцеву на кафедру старшим лаборантом, да еще и сказал в кулуарах по этому поводу, что у него и без Кристины Александровны змей хватает. Так что на этот раз Пчелинцева радовалась чужой беде не только из-за своего поганого характера, но и по сугубо личным мотивам.
Секретарша кафедры Светлана, искренне преданная своему благодетелю и давнему любовнику, вещала повсюду, что Ученый совет университета и на этот раз выберет Вячеслава Николаевича, потому что кафедра за него, а мнение кафедры имеет решающее значение. С ней никто не спорил — дурака учить, что мертвого лечить, — но все прекрасно понимали, что выборы заведующего кафедрой — это пустая формальность. Ученый совет избирает тайным голосованием того, кого выбрал ректор. Так было всегда и так всегда будет. Что же касается кафедры, то на ней за Манасеина была, пожалуй, только Светлана. Профессор Адаев спал и видел себя в кресле заведующего, да и обновленный доцентский состав тоже вынашивал честолюбивые планы.
Человек, благодаря которому произошло обновление кафедры факультетской терапии и кардиологии РУДС, а также косвенно причастный к смене руководства семьдесят четвертой клинической больницы, сидел в первом ряду и вежливо улыбался сидящим в президиуме, когда встречался с ними взглядами. Улыбнулся он и Манасеину, отчего профессора-членкора заметно передернуло. Манасеин в последнее время вообще стал какой-то дерганый.
После Манасеина выступил профессор Адаев, после Адаева — Мукул Пракашевич, а затем потянулись выпускники. Список выступающих был составлен заранее, но внешне все выглядело так, будто бы экс-ординаторы выступают по зову души и собственному почину. Слова произносились разные, но смысл всех выступлений сводился к одному: нас здесь многому научили, и мы этого не забудем.
Согласно регламенту, последним должен был выступать Самсон Нкоси, аксакал, оттрубивший в ординатуре целых четыре года, и президент южноафриканского землячества. Сказав, что следует, Самсон вручит профессору Манасеину подарок — дорогущую перьевую ручку. Золотое перо, золотой колпачок, короче говоря — невероятная красотень. Деньги на подарок собирались среди выпускников. Разумеется, Саша в этой складчине участвовать не стал. Он приготовил Манасеину и всей кафедре свой подарок.
— Кто еще хочет выступить? — спросил профессор Адаев, глядя на сидевшего в третьем ряду Самсона.
— Я! — вскочил Саша.
Не дожидаясь приглашения, которого могло и не быть, он вышел на трибуну и солидно откашлялся.
Зал притих. Одни насторожились, а другие предвкушали неожиданное развлечение. Кирилл, по обыкновению забравшийся в последний ряд, показал Саше сначала оттопыренный большой палец, а затем — средний. Это переводилось как: «Молодец! Вставь им!».
— Все, кто выступал, говорили о том, как они счастливы сегодня, — начал Саша. — Я тоже счастлив потому что наконец-то закончился этот унылый, бессмысленный и бесполезный ритуал!
— Я бы попросил не выражаться! — Вован-хитрован грозно хлопнул ладонью по столу.
— Погуглите, пожалуйста, значение слов «унылый», «бессмысленный», «бесполезный», а также слова «ритуал»! — с улыбкой предложил Саша. — Я подожду.
Адаев демонстративно пожал плечами — ну что с него взять, это же Пряников? — и так же демонстративно стал разговаривать с Манасеиным. Болтай, мол, что хочешь, серьезным людям до твоей болтовни дела нет.
— Пришел я сюда с большими надеждами, которые не сбылись, — продолжал Саша. — Я долго не понимал, почему все идет не так, как надо, почему нас ничему не учат, а только нагружают. Причину понял далеко не сразу. Дело в том, что на ординаторов всем наплевать. Я бы высказался резче, но меня просили не выражаться. Ординатура — это извращенный, особо циничный вид рабства. Мало того, что тебя имеют, как хотят, так за это еще и платить приходится!
— Уж вы-то, Пряников, насколько мне помнится, ничего не платили! — сказал Манасеин, не оборачиваясь к Саше.
