– Выведи отсюда Лизу. И ты будешь богат.
Максим брезгливо отдёрнул руку. Хотел уйти, но заставил себя спросить:
– Что было в дневнике?
– Уже не имеет значения.
Максим, отвернувшись от Скоробогатова, ушёл обследовать руины. Они с Димой и Никитой называли затянутое джунглями поселение исключительно руинами, определение «Город Солнца» вслух никто не произносил, слишком уж отличалась их находка от того, что они предполагали увидеть.
Первоначальный восторг притупился. Обнаружить в джунглях прежде никому не известное селение с каменной застройкой, возможно, имевшее прямую связь с древней цивилизацией чавин, было делом исключительным. Наверняка археологи нашли бы, чем тут поживиться, разрыли бы дуговые улицы до основания, открыли бы захоронения или уцелевшую утварь, в голос восхищались бы планировкой города и указывавшими на противостояние с туземцами глубокими отметинами на крепостной стене, а потом написали бы кучу научных статей и стали бы возить сюда каких-нибудь политиков и меценатов, но Максим остался разочарован. В руинах ничто даже отдалённо не напоминало возрождённый Эдем, каким его рисовали Гаспар Дельгадо и Шустов-старший.
Об изначальном, философском Городе Солнца, описанном Кампанеллой, и говорить не приходилось. На полуострове не было холма, разделённого на семь обширных поясов, которые местные жители могли бы назвать по семи планетам Птолемея. Крепостная стена не была укреплена земляным валом, бастионами или широкими рвами. Не было в паутине городской планировки прогулочных галерей с прекрасными аркадами. Не было мраморных лестниц, уводивших на разные круги города, как не было и центрального храма с «огромным, изумительным искусством воздвигнутым куполом».
– И никаких тебе спален с «прекрасными статуями знаменитых мужей», – согласился Дима. – И где жил правитель Любви? Где заседали Великодушие, Целомудрие, Любезность и Весёлость?
Максим не понимал, куда ушло состояние дель Кампо и Затрапезного. Чем они занимались тут без малого сорок семь лет? О каком «современном городе роскоши посреди диких джунглей» писали в брошюрах севильского общества «Эль соль де ля либертад»? Где храм Мамы Окльо с каменными вратами, выполненными в виде размыкающейся змеиной пасти, и где другие храмы, посвящённые божествам инкского пантеона? Где таинственные полухрамы-полумечети с картины Одинцова и где колониальные домики с арочными галереями с картины Берга? Бархат из Лилля, сукно из Амстердама, шёлк из Пекина, ароматические масла из других городов Востока, наконец, ртуть из перуанских копий в Уанкавелике – всё это плантатор дель Кампо привозил сюда? Если так, то зачем?
Отец был бы разочарован, обнаружив вместо возрождённого Эдема занимательные, но в целом убогие руины. Все дома как один простенькие, без изысков. Ни намёка на монументальные здания, если только их не возвели из папье-маше и не утратили после первых же дождей. Впрочем, Максим подозревал, что другие руины таятся и дальше, вдоль скального изножья. Покачалов и Дима с ним согласились. Предположили, что настоящий город творческой свободы скрыт в стороне, хотя и не верили, что его руины будут разительно отличаться от уже изученных.
Узоры на овальных оградах каанчей не указывали истинное положение возрождённого Эдема – севернее или южнее – и вообще не подтверждали его существование. На базальтовых блоках, стоило расчистить их от мха и лишайника, отчётливо просматривались глубокие борозды. Из борозд складывались диковатые изображения, вроде обнажённых женщин, чьи распущенные волосы больше напоминали вздыбленных змей. Мужчины изображались с головами, похожими на скукожившегося, подобравшего лапки паука; от носа мужчин расходилась сеть из заштрихованных треугольников, обозначавших не то паутину, не то общую планировку поселения.
На руинах встречалось немало абрисов странной срощенной триады: птицы, дикой кошки и змеи. Дима утверждал, что видит колибри, ягуара и анаконду. По словам Покачалова, такой символ мог означать единство трёх уровней видимого мира: неба, земли и воды. Другой символ – три разбитых шарика, содержимое которых вытекало в одну общую миску, – Никита назвал знаком всеобщего равенства соляриев и отказа от сословных предрассудков.
– Три яйца! – воскликнул Дима.
– Похоже на то, – кивнул Покачалов.
– Ха! А ведь я почти сразу догадался.
– И… что это значит? – Максиму приходилось выспрашивать более подробные объяснения.
– Ещё до инков на побережье Перу, – ответил Дима, – считалось, что предки первых людей вылупились из яиц, созданных высшими богами. Всего яиц было три.
– Золотое, серебряное и медное, – подтвердил Покачалов.
– Из первых двух, как ты понимаешь, вылупились знатные индейцы. Из медного – простолюдины. Здесь же яйца смешаны в одной миске. Все равны.
Самой необычной была группа изображений, повторявшаяся на стенах домов в разных сочетаниях, но сохранявшая общий мотив: мужчины и женщины устремляются к некоему цилиндрическому, превосходящему их в размерах предмету. Чем ближе к нему оказывались люди, тем сильнее изменялась их внешность. Поначалу искажались руки и ноги, затем туловище и голова. Шаг за шагом они приобретали кошачьи черты. Те, кто стоял на пороге странного цилиндра, вовсе превращался в получеловека-полуягуара, из их носа распространялась знакомая сеть заштрихованных треугольников, здесь больше похожая на выплеск жидкости, чем на паутину.
Дима припомнил ягуароподобного бога Солнца, заключённого в чавинском Ланзоне, и наполовину человеческие, наполовину кошачьи лица, которые в Перу под влиянием чавин начали рисовать задолго до нашей эры.
– Они провели в джунглях восемь веков, – пояснил Дима, подстелив себе кусок свёрнутого брезента и усевшись прямиком под базальтовую ограду каанчи. – Вернувшись, разошлись по соседним царствам. Научили их строить оросительные каналы, гигантские U-образные храмы. Заодно научили изображать очковых сов, капуцинов, кайманов, анаконд… В общем, всю живность сельвы. Ну и такие вот полукошачьи лица.
– И что они означают? – спросил Максим, продолжая неторопливо расчищать заросший рисунок.
– Не знаю… Единение с природой?
– Скорее познание великих тайн, – заметил Покачалов. – Даже современные шаманы по традиции уходят в глубь леса, чтобы собрать тут лекарственные травы и в отшельничестве получить откровение из уст ягуара.
– Из уст ягуара? – усмехнулся Максим.
– Ну да.
– А цилиндр, в который входят полулюди-полуягуары, – Максим провёл ладонью по шершавой поверхности расчищенной кладки, – что он означает?
– Да бог его знает, – качнул головой Никита. – С символами вечная морока. Серж любил с ними возиться, а я… Да считывай их как хочешь, толку не будет. Это ведь не инструкция.
– Выглядит как инструкция, – промолвил Максим. – А цилиндр похож на кактус. Смотри, вот тут колючки. И форма подходящая, сверху закругляется.
– Ну да, – рассмеялся Дима. – Люди прут на кактус, колются об его колючки и звереют, превращаются в ягуаров. Оригинальная традиция древних чавинцев. Неудивительно, что они вымерли. Ну и солярии, значит, пошли по их стопам: обкололись об кактус, посходили с ума и взялись рисовать безумные картины, а потом побежали отсюда диким галопом. Я бы тоже побежал.
