Даже если бы я точно знал, что ошибусь, как ошибались тысячи людей до меня, если бы знал, что в конечном счёте разочаруюсь, я всё равно доверился бы сердцу мглы. Потому что так поступает человек. И наша видовая цель – познать мир в его происхождении и назначении, познать сущность самогó сознания, даже если познание будет горьким, если изменит человека и человеческого в нём не останется ни на толику, ни на гран. Не имеет значения, ошибусь я или нет. Войду в монолит или упрусь в его физическую оболочку. Главное – верить, что разум – ключ и что вселенная, вручив его нам, не могла не спрятать где-то дверь, которую мы должны отпереть. Меня никогда не устраивала теория, будто жажда познания – эволюционная уловка, заставляющая нас развиваться и не позволяющая терять мотивацию для дальнейшей жизни. Нет. Я верю, что жажда познания ведёт сюда, к сердцу мглы. Верю, что оно не единственное, какие бы формы ни обретало. Люди наверняка уже находили и теряли другие сердцá, открывали их и прятали. И будут находить их в будущем, когда человек окажется готов.
Не забывай, мы дети на берегу безбрежного океана мироздания, бросающие в него камни и наблюдающие за тем, как по его поверхности расходятся круги. Я ухожу в океан, погружаюсь в его глубины, чтобы познать его. И лучший способ сделать это – самому стать океаном, прервав цепочку перерождений, разорвав непрерывность своего сознания.
– А как же храм? – спросил Максим. – Ты говорил, что соляриям требовалось возродить храмовый комплекс. А он запущен. Как же ты войдёшь в сердце мглы?
– Так говорил не я, а ренегадо, – ответил Шустов-старший. – Я же и раньше считал, а теперь уверен, что храмовый комплекс скорее символ, не более того. Для Затрапезного и дель Кампо возведение Города Солнца было важно как прощание с миром. Для них строительство возрождённого Эдема – что-то вроде ритуала, в конце которого они рассчитывали войти в монолит. С одной стороны, архитекторы помогли им отречься от старого мира – торжественно, с размахом молодой фантазии. С другой стороны, они сделали нечто действительно нужное – расчистили святилище и скальный коридор, расширили саму лакуну, сохранив закруглённые стены. Ведь чавинцы, покидая Город Солнца, устроили тут обвал и сами воочию монолита больше не видели. Ренегадо мог и не знать деталей. За долгие века тени многое растеряли. Едва ли он задумывался о том, как лучше плантатору избавиться от привязанностей. Скорее, из предрассудков потребовал восстановить храмовый комплекс. Так же было с ртутью.
– Ртутью? – одновременно спросили Покачалов и Дима.
Аня и Скоробогатов пока не произнесли ни слова. Молча следили за разговором.
– Ренегадо сказал, что углубление, где стоит монолит…
– Ты об этом «бассейне»? – Максим посмотрел на кромку, возле которой лежали колени отца.
– Да. Ренегадо сказал, что чавинцы заливали его тяжёлой и ценной жидкостью. Дель Кампо не знал, о чём именно речь. Ренегадо убили свои же соплеменники, и пришлось действовать наугад. В конце концов он решил, что речь о ртути. Тогда люди ещё верили в её исключительно целебные свойства. В итоге дель Кампо закупил ртуть из копий в Уанкавелике. Надо полагать, залил «бассейн» целиком. Думал, поможет себе познать сердце мглы.
– Жуть какая-то, – шепнула Аня.
– Неудивительно, что им всякое чудилось. Надышишься парами ртути – и бога увидишь, и чёрта, – пробурчал Покачалов.
– Кроме того, – закончил отец, – ртуть стала удобным прикрытием для Города Солнца. Слухи о его строительстве, как бы дель Кампо с ними ни боролся, дошли до северного побережья. Дель Кампо опасался, что люди подумают, будто он нашёл Эльдорадо. Узнав же о поставках ртути, многие решили, что плантатор открыл месторождение серебра или золота. Месторождение звучит не так заманчиво, в шахтах нужно трудиться. Это отпугнуло мародёров. Когда же стало очевидно, что дель Кампо разоряется, все сочли, что находка оказалась ложной, а плантатор упорствует, потому что помешался и не хочет признать поражение.
– Что случилось с твоим другом, с Гаспаром Дельгадо? – спросил Максим.
– Он сумел войти, – с теплом ответил Шустов-старший.
– Ты это видел?
– Нет. Мы ходили сюда по одному. И однажды Гаспар не вернулся.
– А его жена?
– Иса войти не смогла. Её держала любовь к мужу.
– Ты же сказал…
– Она любила воспоминания о нём. Любила свой домик под Малагой. Любила оплетённую плющом веранду и вид на цветущие холмы. Любила тысячи мелочей, из которых складывалась её жизнь. Рвалась уйти вслед за Гаспаром, но не переборола истинные желания. Терзалась. Проводила здесь слишком много времени. Я просил её остановиться. Хотя бы год посвятить размышлениям – подготовить собственный ум. Ису убивала грусть от расставания с Гаспаром. Грусть вела её к монолиту и в то же время была самой прочной из преград.
– То, что с вами случилось… То, что вы с Исабель постарели. Это влияние монолита?
– Отчасти, – признал отец. – Человеческое тело не выдерживает даже отблесков заключённого в нём знания. Монолит иссушает. Последние двадцать месяцев я к нему почти не приближался. Знал, что не готов войти. Многие из соляриев умерли на его пороге. Заживо превратились в мумию.
– Но если Исабель была так слаба… Как же она отсюда выбралась? Она жива. Артуро отправил её в Испанию, к родителям. Сам Артуро, кстати, был с нами, в экспедиции. Скорее всего, как и другие, погиб. Многие погибли.
Отец не отозвался ни удивлением, ни сожалением. Упрямо смотрел в чёрную завесу монолита. С каждой минутой его голос становился более глухим, речь замедлялась. Его будто втягивало в сердце мглы, и он, размытый во времени и пространстве, постепенно терял связь с окружающими его людьми, однако держался – не позволял себе уйти.
– Почему спаслась Исабель? – вновь спросил Максим.
– Тени не трогают безумцев. Всегда поступали так. В эпоху чавинцев и в эпоху соляриев. Считают, что нельзя пропускать лишь тех, кто может потревожить сердце мглы, и нельзя отпускать тех, кто способен раньше времени разнести о нём весть.
– Надеются, что безумцы отпугнут других людей? – осторожно предположил Дима.
– Заодно отправляют в мир ещё одну тоненькую путеводную нить, – добавил Покачалов. – Ведь кто-то наверняка захочет прислушаться к бреду сумасшедших.
– Ты прав, Никита, – согласился Шустов. – И ты, Дима, прав. Но учтите и то, что тени не испытывают гнева к тем, кого убивают. Они им сострадают.
– Хорошее сострадание… – прошептала Аня.
– Когда же человек не представляет угрозы, тени ему помогают.
– Помогают? – не понял Максим.
– Выводят назад, к Омуту крови, – пояснил отец. – Думаю, Ису вывели именно тени. Она бы не прошла через джунгли одна.
– А тени… – поинтересовался Дима, – они тут надолго?
Долгий монолог Шустова сменился голосами нескольких людей, и это принесло облегчение, словно ветер скользнул по распаренному в духоте телу. Только Скоробогатов продолжал упорно молчать. Ни о чём не спрашивал, ничем не интересовался.
